Глина и кости. Судебная художница о черепах, убийствах и работе в ФБР - Элизабет Бэйли

тогда и не слыхивали, и она с радостью ушла в почетную отставку, взяв на себя роль домохозяйки. Мама была талантливой художницей: в 1940-х она работала в журнале «Вог» и брала частные заказы, пока отец служил. Она специализировалась на комиксах и не только издала настоящий бестселлер об армейской жизни, который вышел в «Звездах и полосах», но и вела собственную еженедельную колонку комиксов в местной газете.

Я выбрала десантные войска из-за того, что у них, по моему мнению, была самая красивая форма. На призывном пункте меня пытались склонить к ядерной военной части – боюсь, это было вызвано недобором куда больше, чем моими талантами, – но, поскольку в алгебре я была ни в зуб ногой, туда я не прошла.

Однако по результатам тестов я годилась в разведку, и так мной был сделан первый шаг к тому, чтобы стать судебной художницей: я получила секретность. Хотя раньше я никогда не занималась иностранными языками, я выбрала русскую лингвистику.

После тренировочного лагеря я поступила в Военный институт иностранных языков в Монтеррее, Калифорния, где погрузилась в изучение русского с головой: восемь часов в день, пять дней в неделю, сорок семь недель, и без усилий получила пятерку на выпускном экзамене. Очевидно, в этом мне помогли способности художника: зажмурившись, я могла с легкостью представить себе слова и выражения из словаря, который необходимо было заучить к экзамену.

Языковая школа была одно, а вот применение иностранного языка в реальном мире, да еще в армии – совсем другое. В те времена женщины не допускались к службе на море или на небе – это считалось боевой сферой, – а наземной работы для лингвистов было совсем мало. Первые мои два года действительной службы я занималась обработкой данных. Меня этому не учили, и такая деятельность меня не интересовала, а потому казалась бессмысленной, и я от всей души ее ненавидела.

К счастью, все изменилось с моим переводом на военную базу в Турции, где у меня появилось какое-то подобие обязанностей, к выполнению которых я так долго готовилась. Я обязана вооруженным силам тем, что из застенчивой, неуверенной в себе девчонки превратилась во взрослого человека с трезвыми взглядами на жизнь, но карьера в армии, тем более в роли русского лингвиста, оказалась не по мне.

В 1987 году мой шестилетний контракт подошел к концу, и я вернулась в США. Мне нужна была работа, и быстро. Единственное, что осталось у меня после военной службы, – секретность с высокой степенью допуска, что ценилось в Вашингтоне, округ Колумбия. Секретность была у многих, но высоким допуском и чистым тестом на полиграфе могли похвастать лишь единицы.

Моя семья по-прежнему жила в Делавэре, поэтому я погрузила в свой «Ниссан Центра» двух громко оравших котов и отправилась на восток. Через неделю у меня была работа – вольнонаемным делопроизводителем в лаборатории прикладной физики в Университете Джона Хопкинса в Мэриленде. Я была рада, что нашла работу так быстро, но она была скучной и однообразной, и я очень быстро затосковала.

Что же делать дальше? Мне было двадцать семь, я считалась военным ветераном и до сих пор не знала, кем хочу быть, когда вырасту. Я изучала доску с объявлениями о работе, надеясь найти что-то, что меня вдохновит. Тут-то мне и попалось объявление о поисках художника для создания концептуальных моделей в отделе подводных лодок правительственной лаборатории. Мне никогда не приходило в голову, что государству может потребоваться художник, и объявление очень меня заинтересовало. Но была одна помеха: там требовался диплом.

В армии я проходила несколько обучающих тренингов и представляла себе, сколько времени у меня займет учеба в колледже, если совмещать ее с полноценной работой, – целую вечность. Но теперь у меня появилась цель. Я окончу колледж, уйду из делопроизводителей и стану художницей в Университете Джона Хопкинса.

Однако имелась проблема. Подростком я не поступила на учебу, потому что не могла себе этого позволить, и с тех пор ничего не изменилось. Хоть я и работала в Хопкинсе, я была вольнонаемной, так что льготы на обучение на меня не распространялись. Оставалось только найти вторую работу, и я устроилась в видеосалон, чтобы иметь дополнительные деньги. Я взяла себе один курс на зимний семестр, а в остальные вечера работала в «Блокбастере».

Неудивительно, что я не могла позволить себе и компьютер, чтобы делать домашние задания, поэтому в обеденный перерыв бегала в медиалабораторию Хопкинса, где стояли «Макинтоши» с графическим программным обеспечением. Там я встретила первого человека, изменившего траекторию моей карьеры, – начальника лаборатории Дэна. Через несколько недель моих регулярных посещений он сказал:

– Хочу тебя кое с кем познакомить.

Ту женщину звали Барбара Уильямсон, и она была супервизором отделения дизайна. Под ее руководством я освоила Freehand, Photoshop и остальное ПО, необходимое для работы художником в Хопкинсе. Когда в ее отделении освободилась должность делопроизводителя – штатная позиция, дававшая льготы на учебу, – она помогла мне ее получить. Теперь я могла уйти из видеосалона и брать по два курса в семестр вместо одного.

За несколько недель до выпуска она вызвала меня к себе в кабинет – там в мою честь устроили вечеринку-сюрприз. Барб протянула мне письмо, где сообщалось, что меня официально повысили до художника-иллюстратора. Работа под начальством Барб была потрясающей, и ее сотрудники стали для меня как семья.

Дэн – наш компьютерный гений – держал компьютеры, программное обеспечение и графические презентации в строгом порядке и следил, чтобы они регулярно обновлялись. То были времена гибких дискет и накопителей Бернулли – компьютерный эквивалент магнитофонных кассет, – так что задача была не из легких. Ученый мог заглянуть за презентацией, которую сделал три года назад, и благодаря системе учета, созданной Дэном, мы находили ее за считаные секунды. Он был добродушный, забавный и любопытный, поэтому, когда у нас появился Интернет и электронная почта, он всем объяснял, как ими пользоваться.

Кэти занималась компьютерной версткой, но одновременно работала и художником. Она была мастером масляной живописи и обладала уникальным чувством композиции. Дон разделял мое пристрастие к китчу, черному юмору и иллюстрациям середины века. Мы часами могли обсуждать свои любимые шрифты, и оба знали наизусть диснеевские мультики. Кевин напоминал мне моего брат Стива – он также обожал розыгрыши и был перфекционистом в работе. Робин славился мудростью и невозмутимостью. Когда клиент в панике кричал: «Можете сделать это за час? Мне это нужно прямо сегодня», Робин спокойно принимал заказ, а когда тот являлся спустя неделю, протягивал ему стопку бумаг, приговаривая: «Сейчас, только сдую пыль с вашей