Это не случайно. Японская хроника - Рёко Секигути

отправились в турне. Меня заинтересовало затопление Бостона патокой 15 января 1919 года, в котором погиб двадцать один человек и сто пятьдесят были ранены. Взорвалась цистерна высотой в пятнадцать и диаметром в двадцать семь метров, содержавшая до восьми миллионов семисот тысяч литров мелассы.

Прежде всего меня заинтриговала несуразность происшедшего, я задумалась над тем, как можно описать канун той или иной катастрофы.

В принципе катастрофу можно описать только задним числом. Невозможно знать заранее, что она произойдет, иначе катастроф не было бы вообще.

В данном конкретном случае, вероятно, бостонцы были предупреждены запахом мелассы, который исходил из поврежденной цистерны. Из документов видно, что жители города знали об отверстии и запасались патокой прямо из него. Подобные кануны редки.

Мне хотелось попробовать описать атмосферу, царившую в городе, такую явственную и в то же время неопределенную, свидетельствующую о том, что уже наступило то, чего еще нет.

Текст был закончен 27 февраля 2010 года, я назвала его просто «Канун».

На следующий день ураган «Ксинтия» обрушился именно на те области, в которых должен был состояться наш концерт-чтение.

Тацухико Исии читает свой текст; вот выдержка из него:

Как просто провести децимацию человечества! Достаточно того, чтобы Земля шевельнулась (совсем немного)

Прожить тише воды ниже травы и сгинуть с лица земли, как червь, – только и хватило времени, что испустить короткий крик

Но ты-то знаешь! Больше всего следует опасаться людей (да-да!)

Человечество (уже) погибло? Море вспенилось. Земля покачнулась. Это длилось всего мгновение

Как и почему происходит случайность? Да и случайность ли это? Я не хочу сказать, что поэты могут предсказывать катастрофы. Нет связи между причиной и следствием. Просто катастрофы, неисчислимые, природные или человеческие, случаются в мире, и в этом смысле, если катастрофа еще не наступила, значит, она впереди.

Что касается писателей и художников, которым этот вопрос не дает покоя, – что ж удивительного в том, что их творения, их мысли ненамного опережают катастрофу или совпадают с нею по времени?

Случилось так, что запись «Кануна» была размещена Эдди в интернете, а я в свою очередь разместила ее в Facebook 10 марта 2011 года. Именно в этот день. Такое бывает. Важно не позволять случаю застать нас врасплох; такого рода совпадения сами по себе ничего не значат.

Когда задаешься вопросом «Что можно сделать после катастрофы?», многажды поставленным в мире, главное – помнить, что мы стоим на пороге других, будущих катастроф, а значит, нужно также думать о том, что можно написать перед катастрофой или между двумя катастрофами, причем последнее состояние – перманентное и мы в нем живем.

Исии говорит, что не смог бы написать танка о землетрясении. Это заставляет меня понять одно: вероятно, можно писать о катастрофах, но после того, как они произошли. Написать поэму после – разумеется, можно. А вот во время – нельзя. Я не смогла бы написать поэму во время катастрофы.

Я также понимаю: то, что я пишу в данный момент, не относится к разряду литературы.

Это «отчет о событиях».

Я составляю отчет, самый искренний из возможных.

Картины землетрясения и цунами, проносящиеся перед моими глазами, вызывают воспоминания о прочитанных книгах и просмотренных телевизионных передачах. Например, пассаж из романа «Мелкий снег» Танидзаки, в котором описывается хансинское наводнение 1938 года. А также всплывает в памяти образ человека, бредущего вдоль железной дороги, я не сразу нашла, из какого это произведения. Один мой друг напомнил мне, что речь идет об эпизоде из книги «Семья Нирэ» Морио Кита, который в какой-то момент вспоминает большое землетрясение, поразившее Токио и его окрестности в 1923 году. Герой книги, находящийся в Хаконе, в сотне километров от Токио, возвращается пешком в столицу. Сесиль Сакаи рассказала мне также о повести Танидзаки, один из героев которой подвержен галлюцинациям и неотступно думает о Великом землетрясении.

За круглым столом и последовавшим за ним ужином ощущается какая-то неловкость. Каждый не сводит глаз с сотового телефона – «на всякий случай», вдруг появится что-то новое. Толчок в Сидзуоке магнитудой шесть баллов. Это еще ближе к тем местам, где живут мои родители. Я пытаюсь связаться с ними, но безуспешно. Меня охватывает паника.

На вопросы беспокоящихся слушателей Тацухико Исии шутливо отвечает: «Если император покинет Токио, нам всем придет конец».

Император в Японии всё равно что счетчик Гейгера.

Несколько часов спустя мне наконец удается выйти на связь с родителями. Они сохраняют невероятное спокойствие. Я схожу с ума, находясь далеко от места событий, притом что с бедой столкнулись они.

Странно, но я чувствую себя во власти того же ощущения, которое испытывала в месяцы, предшествовавшие смерти моего дедушки. Ближе него у меня не было человека. Он был серьезно болен, и мы знали, что дни его сочтены. В Париже я всё думала, когда мне следует вернуться в Японию, чтобы очутиться там «вовремя», и вместе с тем страшилась этого, как будто мое возвращение могло ускорить его конец. Это казалось чем-то из разряда суеверий, но это было так, я ждала известий в Париже, ведя обычный образ жизни и испытывая страх.

Такое ощущение, что ты живешь накануне какого-то события, свершения которого ты не желаешь допустить.

Тобой владеет желание, чтобы этого не произошло, но ожидание настолько невыносимо, что ты уже почти хочешь этого и сильно зажмуриваешь глаза, надеясь, что за это время неминуемое свершится.

Ведь время назад не отмотаешь.

16 марта

На севере Японии идет снег.

Телевизионное выступление императора, стремящегося успокоить народ.

Исии говорит мне: «Ты видела, какое у него лицо? Его раздутые щеки? Кажется, это от лекарств, вот уже какое-то время он болен. Надо же, император, желающий возрождения Японии, сам болен – это о многом говорит». Сесиль Сакаи добавляет: «Если с ним что-то случится, страна пропала». Не то чтобы они безгранично почитали императора, но они знают, каково его объективное влияние на японцев.

Суверенная плоть. В случае кризиса он должен быть дееспособен. После землетрясения в Хансин-Авадзи императрица появилась с нарциссами из дворцового сада в руках и возложила их на месте бедствия.

Все эти дни я слышу, как люди говорят: если император прибудет в Фукусиму, атомная станция чудесным образом может перестать изрыгать пламя.

Я нутром чувствую: Япония меняет курс. Из бедной жертвы, какой она была, она превращается в правонарушительницу со всеми своими чертовыми атомными станциями (я впервые в жизни прибегаю к ругательствам в своем тексте, но думаю, здесь это уместно). Надоело слушать, что говорят об этой стране. Думаю, иностранцы уже наелись досыта разговорами о Японии, и впрямь, они тут ни