Уральский следопыт, 1982-01 - Журнал «Уральский следопыт»

специалисты тут нужны. Может, ненастоящие картины вовсе. Собрали комиссию. Написали акт. Один сдает, другой принимает. Чего проще? Название картины, художник, стоимость в иностранной валюте, размер картины по вертикали, по горизонтали. Понятно все.

А это что такое? Неизвестный художник изобразил сына фанатика Геббельса. Члены комиссии единодушны: исторической, а тем более духовной ценности она не имеет. Все остальные картины – кисти фламандского живописца Рубенса – должны стать народным достоянием. Среди тех картин, что поедут в Берлин и дальше – на реставрацию в Москву, некоторые размером в газетный лист, другие побольше. Ночью в штабе они будут в безопасности. Дверь закрыта на ключ.

На следующий день генерал-майор Дуров выделил машину для перевозки картин в Берлин. Из комендантской роты капитана Николая Бобылева прибыли в распоряжение Глушакова два солдата. Не охрана, а так – маленький почетный эскорт.

В Берлин доехали без приключений. Доложили дежурному но управлению. Разгрузили картины, передали начальнику секретариата, полковнику по званию. Можно возвращаться в Дрезден. Задание выполнено.

Неожиданно открылась дверь и в кабинет вошел генерал-майор Мальков. Он долго стоял перед каждой картиной. Молчал. Думал.

– А знаете, лейтенант, какое богатство вы привезли?! Я не цену имею в виду. Вот, например, какие живые глаза!…

Может, лейтенант Глушаков не вспомнил бы никогда о тех картинах, да только открыл как-то журнал «Огонек» и увидел на цветной вкладке портреты людей в старинных одеждах – пожилых и молодых, богатых и бедных. Странно, какие знакомые лица!…

Несколько строчек под портретами все объяснили. После реставрации картины фламандского живописца Рубенса переданы Дрезденской галерее.

Заколдованный карандаш

Разные подарки мы получаем в день рождения. Мне недавно подарили шариковую ручку. Черная, блестящая, словно стеклянная, с цветными кнопками на макушке, шестицветная. Постоянно вынимаю ее из нагрудного кармана сарафана, чтобы полюбоваться и лишний раз щелкнуть кнопками.

Увидел Георгий Федорович обновку, взял аккуратно за металлический колпачок, повертел задумчиво и вернул мне.

– На день рождения, говоришь, подарили? Нужная вещь. А мне, помню, в сорок втором году сестричка в полевом госпитале карандаш подарила.

– Простой карандаш?

– Не простой – заколдованный. Послушай, как было дело…

Наводчик орудия красноармеец Георгий Глушаков воевал в Сталинграде. Батарея занимала позицию в северной части города среди разрушенных домов. Пушка Глушакова стояла на нравом фланге. Слева в небольшом окопчике находилось другое орудие, которым командовал Коля Коноваленко, земляк Глушакова. К орудию Георгия прорвался фашистский танк. Близко подошел: уже снаряды ему не опасны, а зажигательная смесь лишь гусеницу лизнула, большого вреда тайку не сделала. Все. Конец. Упал Глушаков на дно окопа, сверху земля посыпалась – это танк орудие смял, исковеркал, окоп принялся утюжить. В одну сторону развернется. потом в другую. Торопится. Взревел – на другое орудие двинулся. В этот момент Коля Коноваленко его поджег.

Атака была отбита, и красноармейцы откопали Глушакова. Контузило его сильно. Кровь идет из ушей, слышать перестал и заикается. Усадили у стены разрушенной, просят: посиди немного, оклемайся. Опять враг атакует, отбиваться надо. Бой продолжался, но красноармейцы не забывали товарища: то один подползет, то другой. Как дела? Сидит Глушаков, головой кивает: жив, мол.

К вечеру, как бой утих, проводили его в медсанбат, что в четырехстах метрах был, в балке. Таблетки там дали какие-то, и уснул Георгий до утра.

Утром просится в свой батальон. Разрешили. Сестричка ему документы выдает и говорит:

– Вы, оказывается, именинник сегодня?

– И то правда. Двадцать лет сегодня.

– Вот беда, подарить вам нечего, – забеспокоилась девушка. Достала из кармана гимнастерки небольшой карандаш в металлической оправе. Пошептала над ним что-то. – Возьмите, он теперь заколдованный. От нули вас спасет и от осколка убережет. Храните до конца войны.

Взял Георгий карандаш, поблагодарил сестричку и ушел па батарею.

Что правда, то правда. Всю войну прошел – от Сталинграда до Берлина. Цел и невредим. Один только раз колено осколком царапнуло, другой раз – руку. Перевязал сам раны и остался в строю.

– Заживет, – говорил он товарищам. – Карандаш меня охраняет.

Год прошел, другой, третий. Сколько солдатских писем-треугольничков написано матери домой тем карандашом! Так и дошагал Глушаков, теперь уже лейтенант, командир батареи, до Берлина. Встал у поверженного рейхстага. Гарь вокруг, дым. Вынул карандаш из кармана, а грифелек совсем маленький. Привстал на носках и написал на крайней колонне:

Г. Глушаков

Сталинград – Берлин 1942-1945

Кончился карандаш. А собственно что еще писать? Истории и так все ясно.

* * *

Я шла на яростный закат

Нина ЯГОДИНЦЕВА

Рисунки В. Меринова

Стихи

о плюшевом

медведе

Забываю,

Забываю

Про картинки, про игрушки,

Убегаю,

Убегаю

В суматоху взрослых дней.

Только плюшевый мишутка

Без упрека и без грусти,

Виновато улыбаясь,

Возвращается ко мне.

И когда беру гитару,

И когда учу уроки,

Ничего он мне не скажет,

Будет преданно смотреть…

Я уйду и не замечу:

Он затихнет, одинокий.

Очень милый,

Очень добрый,

Очень плюшевый

Медведь.

* * *

По вечерам глухую степь

Тревожит дальний запах дыма.

Так долго дым хранит земля…

Так долго эта степь горела.

Я шла тревожно по степи,

И ветры доносили эхо

Родных костров родной земли

И злой неровный свет сражений.

Не ветер – бил копытом конь!

Не ветер – звал подмогу всадник.

Я шла на яростный закат

Восторженно и безоружно.

Учительница

Смеются за спиной.

Она молчит.

А в ящике стола флакон таблеток.

Лишь иногда в руке звенят ключи -

И от квартиры, и от кабинета.

Глаза мерцают грустной добротой.

Она в душе почти простила миру,

Что не нарушит без нее никто

Холодное молчание квартиры.

Она для всех – жалеющая мать:

«Ах дети, дети! Вы еще не жили…»

И ей уже, пожалуй, не понять,

Что дети – не ее. Они чужие.

Что этим детям – не двенадцать лет,

Они от школьных истин так устали!

Что их уже не защитят от бед

Ее многосерийные морали.

Созвездие Дороги

Однажды приснятся

Огни уходящего поезда

И хмурых вокзалов

Вовеки негаснущий свет.

Нахлынет отчаянье,

Станет и горько, и боязно:

Дорога окончена,

И продолжения нет.

Но путь нескончаем,

А мне почему-то не верится,

И кажется, будто

Четыре стены – навсегда.

Так в землю степную

Вросло одинокое деревце,

А мимо него

Пролетают в рассвет поезда…

Засветится жизнь

В неизвестность манящими звездами,

Но вспыхнет в окне,

Как друзей позабытых привет,

Созвездье Дороги -

Огни