Генрих Ягода. Генеральный комиссар государственной безопасности - Леонид Михайлович Млечин

Записка В.А. Балицкого, с приложением переводов японских документов. 22 июня 1932. [РГАСПИ]

Балицкий, став заместителем председателя ОГПУ, докладывал высшему руководству разведывательные сводки. Распоряжение Сталина: вкруговую членам политбюро

Ян Калистович Ольский перестал быть начальником Особого отдела. В решении политбюро первоначально записали «с оставлением его на работе в органах ОГПУ». Но его тоже уволили с Лубянки. Утвердили начальником главного управления столовых наркомата торговли… В июле 1937 года Ян Ольский был арестован и по приговору военной коллегии Верховного суда расстрелян 27 ноября.

5 августа политбюро вновь занялось кадрами ОГПУ.

Вместо Ольского начальником Особого отдела назначили Георгия Евгеньевича Прокофьева. Он окончил гимназию в Киеве, учился на юридическом факультете Киевского университета. Как и Ягода, вступил в партию анархистов-коммунистов. В Гражданскую служил в Первой конной армии. В госбезопасность его взяли в 1920 году по личной рекомендации Дзержинского. При Ягоде, в 1934 году, Прокофьев станет заместителем наркома внутренних дел, при Ежове, в 1937-м, его расстреляют.

Льва Николаевича Бельского, полномочного представителя ОГПУ по Московской области, тоже убрали с Лубянки – назначили начальником управления народного питания и членом коллегии наркомата снабжения. В 1934 году Ягода вернул его в органы начальником милиции. Бельский стал заместителем наркома внутренних дел, а в 1939-м был расстрелян.

Ефим Григорьевич Евдокимов, начальник секретно-оперативного управления, отправился в Среднюю Азию – «разоружать банды в Таджикистане и Туркмении».

Поскольку крупные кадровые перестановки в аппарате госбезопасности вызвали широкий резонанс, политбюро образовало комиссию под председательством самого Сталина. Комиссии поручалось подготовить комментарий к решениям политбюро о перемещениях в ОГПУ и сообщить партийным секретарям, что же именно произошло, в чем смысл кадровых перестановок.

Политбюро утвердило проект директивного письма местным партийным руководителям. Текст предварительно послали Сталину на юг – он уже уехал в длительный отпуск:

«Поручить секретарям национальных ЦК, крайкомов и обкомов дать разъяснение узкому активу работников ОГПУ о причинах последних перемен в руководящем составе ОГПУ на следующих основаниях:

1. Тт. Мессинг и Бельский отстранены от работы в ОГПУ, тов. Ольский снят с работы в Особом отделе, а т. Евдокимов снят с должности начальника секретно-оперативного управления с направлением его в Туркестан на должность полномочного представителя на том основании, что:

а) эти товарищи вели внутри ОГПУ совершенно нетерпимую групповую борьбу против руководства ОГПУ;

б) они распространяли среди работников ОГПУ совершенно не соответствующие действительности разлагающие слухи о том, что дело о вредительстве в военном ведомстве является “дутым” делом;

в) они расшатывали тем самым железную дисциплину среди работников ОГПУ…

2. ЦК отметает разговоры и шушуканья о “внутренней слабости” органов ОГПУ и “неправильности” линии их практической работы как слухи, идущие без сомнения из враждебного лагеря и подхваченные по глупости некоторыми горе-“коммунистами”.

3. ЦК считает, что ОГПУ есть и остается обнаженным мечом рабочего класса, метко и умело разбившим врага, честно и умело выполняющим свой долг перед Советской властью».

Сталин проект утвердил. Последнюю фразу распорядился поправить: ОГПУ – это меч, «не разбивший врага», а «разящий врага». Вождь знал, что все еще только начинается.

15 августа вечером Каганович, которого Сталин, уезжая в отпуск, оставлял на своем месте в ЦК, телеграфировал вождю в Сочи:

«Менжинский и Акулов просят дать докладчика на актив ОГПУ о постановлении ЦК. Не лучше ли поручить кому-либо из них. Прошу сообщить Ваше мнение».

Через несколько часов Сталин продиктовал ответ:

«Настаиваю на том, чтобы постановление ЦК было выполнено и докладчиком на активе ОГПУ был обязательно секретарь обкома партии. Это необходимо для того, чтобы доклад не был расценен как расправа данной части ОГПУ против другой его части. Этого требуют интересы единства и спайки всех работников ГПУ».

23 августа Каганович доложил Сталину:

«Информацию на активе ОГПУ пришлось делать мне. Решение ЦК, судя по всему, принимается очень хорошо. Сказал я им, что быть хорошим чекистом – это прежде всего быть большевиком, преданным линии партии, быть преданным ЦК партии. Ясно одно, что решением ЦК и тем, как оно было преподнесено, сделано огромное партийное дело».

Артур Артузов в августе 1931 года возглавил внешнюю разведку и вошел в состав коллегии ОГПУ. Это был пик его карьеры. Но он быстро обнаружил, что, несмотря на кадровые перемены, Генрих Ягода остается ключевой фигурой на Лубянке и что конфликтовать с ним опасно.

Сталин по-прежнему ценил организационные таланты Генриха Григорьевича. 30 августа 1931 года подписал постановление политбюро:

«Ввиду серьезного положения со снабжением продовольствием Сахалина назначить т. Ягоду специальным уполномоченным по обеспечению снабжения Сахалина, возложив на него обязанность проверить, по чьей вине создалось существующее нетерпимое положение с продовольствием на Сахалине».

Записка А.Х. Артузова И.В. Сталину о докладе капитана Танака Макото. 15 марта 1934. [РГАСПИ]

Начальник ИНО ОГПУ Артур Артузов докладывал лично Сталину, и вождь обращался к нему напрямую

Через год политбюро по предложению Сталина сформировало комиссию по проверке исполнения решений центральных учреждений по ширпотребу (сегодня, вероятно, надо пояснить, что это товары повседневного спроса, которые при советской власти всегда были в дефиците).

В комиссию включили высших руководителей страны – главу правительства Молотова и его заместителя Яна Эрнестовича Рудзутака, самого Сталина, секретарей ЦК Кагановича и Павла Петровича Постышева и Ягоду. В этом списке он – младший по должности, так что это знак особого доверия к Генриху Григорьевичу.

Артузов сильно пожалел, что выступил против Ягоды. Попытался загладить свою вину. 3 декабря 1931 года обратился к Менжинскому с личным письмом:

«Дорогой Вячеслав Рудольфович!

Я никак не могу дождаться конца моей болезни, чтобы доложить Вам выводы, которые я сделал из нашего телефонного разговора. Поэтому прошу извинить за письменное к Вам сообщение.

Итак, моя лояльность к Вашей линии, к Вам лично, взята под сомнение! Мне трудно описать, насколько этот вывод убил и обескуражил меня. Ведь Вы для меня не только наш председатель, олицетворяющий линию партии в нашей борьбе, но еще и Вячеслав Рудольфович, любимый руководитель, первый мастер нашего дела; с вашим именем связаны годы совместной прекрасной работы.

И сегодня я все же должен приводить доказательства моей лояльности!

В Ваших словах я узнал черты моей характеристики, составленной Генрихом Григорьевичем. Если бы я не был уверен, что Вы ее [эту характеристику] не разделяете, я уже давно сделал бы все от меня зависящее, чтобы уйти из ГПУ. По правде говоря, я думал, что и Генрих Григорьевич убедился в моей полной лояльности, несмотря на свою крайнюю подозрительность к работникам.