Генрих Ягода. Генеральный комиссар государственной безопасности - Леонид Михайлович Млечин

Во время трилиссеровской лихорадки, потрясавшей наш коллектив, были люди среди нас, желавшие использовать дискуссию для борьбы с Генрихом Григорьевичем, несмотря на то, что самый характер дискуссии был явно нечекистский и сам по себе дискредитировал этих людей, как пользующихся недостойными средствами.

Единственным лицом, выступившим с резкой критикой самого характера дискуссии, был я. Только я заявил протест против самокритики в Оперативных вопросах (т. Трилиссер договорился и до этого!). Ввиду Вашей болезни я не мог придти со всем этим к Вам. Мое категорическое заявление тов. Трилиссеру об опасности проводимой им линии для ГПУ встретило с его стороны заявление, что его линия одобряется ЦК. После этого я, к стыду моему, смазал свою позицию, т. к. не решился пойти против линии ЦК.

Вы понимаете мое удовлетворение, когда ЦК отверг линию т. Трилиссера, я ждал приезда Генриха Григорьевича из отпуска, чтобы изложить ему историю всех событий. Однако Г.Г. меня не принял даже. Генрих Григорьевич вызвал меня только в порядке поголовного взгревания всех нас. Правда, мне казалось, что после разговора со мной и т. Аграновым он получил правильную картину происшедшего. Однако, по-видимому, это не так.

Из некоторых бесед с Генрихом Григорьевичем я понял, что и в последней истории (Мессинг – Евдокимов) меня не считают совсем не затронутым. Из разговора с Вами я вижу, что и Вы готовы это разделить (разговор о следователе в этом меня убеждает).

Но я Вас спрашиваю, есть ли хоть один факт, который доказывал бы, что я подбираю материалы для критики ГПУ? Есть ли хоть один факт, чтобы я со своим сомнением пошел бы к кому-нибудь, кроме Вас и Генриха Григорьевича? Лучшим доказательством моей непричастности к группе Мессинга является то, что я даже не знал до момента решения ЦК, что они затеяли “принципиальный” спор с руководством.

Нет, Вячеслав Рудольфович, то, что я болею за недочеты в нашей работе, проистекающие всего чаще от недостаточной подготовки нашего рядового следователя, призванного решать очень сложные вопросы следствия – вовсе не значит, что я когда-нибудь сомневался в Вашей линии.

Наоборот, я считал всякую критику (вроде евдокимовской) разоружением ГПУ в наиболее ответственный момент. И еще – перспектива войны в ближайшем будущем.

Мне кажется, я не должен доказывать, что у меня нет никаких карьерных стремлений. Никогда этого рода стимулы мной не руководили. Я помню, как Вы однажды охарактеризовали тов. Мануильского, которого не интересует формальное положение в государстве или в партии. Этот тип товарищей мне более всего импонирует. Поэтому мне так дороги традиции т. Дзержинского и Ваши, основанные на верности, дружной работе, отсутствии каких-бы то ни было внутренних раздоров и доверии.

Боюсь, что из меня не будет работника в условиях, когда нужно доказывать свою лояльность.

И.А. Акулов. [Из открытых источников]

Бывший первый заместитель председателя ОГПУ Иван Акулов заметил, что подчиненные Ягоды читают его письма. Пожаловался секретарю ЦК Николаю Ежову. А тот сам стал наркомом внутренних дел. Акулова в 1937 году расстреляли. Ежова, впрочем, тоже расстреляли – в 1940-м

Очень Вас прошу, дорогой Вячеслав Рудольфович, отпустите меня на другую работу. Во всяком случае я считаю совершенно для себя невозможным оставаться в коллегии при наличии малейшего сомнения с Вашей стороны в моей лояльности или преданности Вам, как нашему руководителю.

С комм, приветом Артузов.

P. S. Вы можете быть совершенно уверенным, что никогда и нигде я не позволю себе сказать дурное слово о ГПУ или его руководстве».

Письмо с оправданиями не помогло. Когда Ягода возглавил Лубянку, Артузова перевели в военную разведку, что было очевидным понижением.

Сталин не был милостив к своим чекистам, если они осмеливались его разгневать. Новому первому заместителю председателя ОГПУ Акулову предписывалось навести на Лубянке большевистский порядок. Но он оказался чужаком, которому никто не был рад. Аппаратом по-прежнему руководили Менжинский и Ягода.

Сталин быстро увидел, что рассудительный и спокойный Акулов – неподходящий для работы в органах человек. Уже через год Ивана Алексеевича перевели на Украину секретарем республиканского ЦК, в 1933-м утвердили прокурором СССР.

После перехода на другую работу Акулов сам оказался под надзором бывших подчиненных. В апреле 1935 года он написал короткую записку секретарю ЦК Ежову:

«Дорогой Николай Иванович,

Пересылаю тебе конверт полученного мною письма. Хочу обратить твое внимание на крайне небрежно проводимую органами НКВД перлюстрацию: конверт при вскрытии порван, печать почты при заклейке смещена. Уж если органы НКВД считают, что они вправе перлюстрировать письма, идущие к члену Бюро КПК и члену правительства, пусть хоть делают свою работу поаккуратнее».

Ежов в 1936 году станет наркомом внутренних дел.

Акулова в 1937 году расстреляют. Ежова, впрочем, тоже расстреляют – в 1940 году.

25 декабря 1933 года Высшая пограничная школа получила имя заместителя председателя ОГПУ Генриха Григорьевича Ягоды. Заместителя! Не председателя!

На XVII съезде партии, который завершил работу в начале февраля 1934 года, Ягоду избрали в ЦК. Это был еще один зримый знак сталинского расположения.

Глава четырнадцатая

Повседневные труды и заботы

Масштабные сталинские планы преобразования экономики – индустриализация и коллективизация – приводили вовсе не к тем результатам, на которые вождь рассчитывал. Признание собственных ошибок исключалось. Поэтому от подчиненных требовалось быстро найти виновных.

Сталинскую стратегию точно описал Александр Трифонович Твардовский:

Да, он умел без оговорок,

Внезапно – как уж припечет —

Любой своих просчетов ворох

Перенести на чей-то счет;

На чье-то вражье искаженье

Того, что возвещал завет,

На чье-то головокруженье

От им предсказанных побед.

Генрих Ягода со своим аппаратом и должен был с конца 1920-х годов находить виновных в экономических неудачах, проявляя находчивость и изобретательность.

Чекиста со стажем Ефима Георгиевича Евдокимова, начальника секретно-оперативного управления ОГПУ, Генрих Ягода перевел на Северный Кавказ, где тот прославился вошедшим в историю «шахтинским делом», обвинив старых горных инженеров во «вредительстве».

Евдокимов отличился в конце Гражданской войны на посту начальника Особого отдела Южного фронта, когда боевые действия уже завершились и армия генерала Петра Врангеля эвакуировалась из Крыма. Евдокимов организовал массовые расстрелы оставшихся на полуострове бывших белых офицеров, хотя им обещали амнистию.

Его представили к награждению орденом Красного Знамени:

«Во время разгрома армии генерала Врангеля в Крыму тов. Евдокимов с экспедицией очистил Крымский полуостров от оставшихся там для подполья белых офицеров и контрразведчиков, изъяв до 30 губернаторов, 50 генералов, более 300