История Великого мятежа - Эдуард Гайд лорд Кларендон

Смерть его возбудила немало толков и разговоров; отмечали, что пришлась она на 2 марта, день св. Чада — епископа, подвизавшегося на нашем острове вскоре после принятия христианства, имя которого и носил с давних пор собор в Личфилде. Рассказывали также, что в то самое утро в своей молитве (а он имел обыкновение молиться публично) лорд Брук выразил следующее желание: «Если дело, которому я служу, неправое, то пусть моя жизнь оборвется немедленно». Люди, хорошо с ним знакомые, считали его человеком добродушным и справедливым, полагая, что дело здесь было скорее в обманутом и испорченном уме, а не в развращенном и злобном нраве. Следовал ли лорд Брук голосу совести или подчинялся зову страстей, он, несомненно, был одним из тех, кого оказалось бы чрезвычайно трудно примирить с установленной формой правления в церкви и в государстве, а потому в его смерти увидели некое предзнаменование мира; парламентская же партия, едва ли относившаяся к какому-либо другому человеку со столь же полным доверием, горько ее оплакивала. Впрочем, защитникам Клоуза гибель лорда Брука, вопреки ожиданиям, не слишком помогла, ибо неприятельские силы, коими теперь командовал сэр Джон Джелл, продолжали действовать столь решительно, а осажденные — столь вяло и неискусно, что, не испытав тех тягот и бедствий, которые, по общему мнению, он мог бы выдержать (и которые вскоре после этого он и в самом деле выдержал, осаждаемый уже королем), Клоуз был сдан без всяких условий, если не считать пункта о сохранении жизни, так что многие особы (слишком знатные, чтобы называть их здесь поименно) оказались в плену у неприятеля.

Успех этот поднял дух парламентской партии, сторонники же короля в тех краях пришли в великое уныние. Впрочем, несколько джентльменов собрались в Стаффорде и, тогда еще рассчитывая в случае опасности найти надежное укрытие в Личфилде, слишком громко заявили о своей верности королю; теперь же они не могли надеяться, что после подобной декларации им позволят спокойно жить в своих поместьях, и потому решили защищать названный город, против которого торжествующий Джелл уже вел свои опьяненные недавней победой войска. Однако граф Нортгемптон (который намеревался выручить Личфилд и сделал бы это, если бы только осажденным хватило выдержки его дождаться) с сильной партией кавалерии и драгун (из его же гарнизона в Бенбери) вовремя подоспел к ним на помощь, вошел в город и в ту же ночь атаковал неприятельские квартиры, перебив и захватив в плен свыше сотни кавалеристов. Тогда сэр Джон Джелл отступил поближе к сэру Уильяму Бреретону, который вышел из Нантвича дабы соединиться с ним, взять Стаффорд, а затем общими силами очистить от врага и другие графства. Соединившись и имея теперь почти 3000 человек пехоты и конницы при изрядном числе пушек, сэр Джон и сэр Уильям повернули обратно к Стаффорду, в расчете, что граф Нортгемптон встретит их в чистом поле, вне городских стен. Так и случилось, ибо, едва узнав о приближении к городу мятежников и полагая, что это могут быть только люди Джелла, силы коего он верно себе представлял, а мужество явно недооценивал, граф тотчас же двинул против них свой отряд.

И вот (дело было в воскресенье, примерно в середине марта), выйдя пополудни из Стаффорда со своим войском, состоявшим из кавалерии, драгун и совсем немногих пехотинцев — общим числом менее тысячи человек — граф обнаружил, что неприятель, весьма умело построенный в боевой порядок, ожидает его в двух милях от города, на равнине, именовавшейся Гоптонской пустошью. Хотя противник более чем вдвое превосходил его числом, однако пустошь казалась весьма удобным полем для битвы, ширина ее от одной ограды до другой превышала дальность мушкетного выстрела, а конницы у графа было по крайней мере столько же, сколько у врага, и потому он решил атаковать. Так он и сделал, атака же оказалась столь успешной, что часть парламентской кавалерии была наголову разбита. Вновь собрав и построив своих людей, граф обрушился на другой кавалерийский отряд, стоявший позади пехоты, и столь совершенно разгромил его и рассеял, что у противника на поле битвы не оставалось теперь, пожалуй, ни единого кавалериста; сверх того, удалось захватить восемь пушек.

Во время этой второй атаки, когда граф Нортгемптон, рубя врагов, оказался совсем рядом с парламентскими пехотинцами или даже посреди них, под ним была убита лошадь. Собственная же его кавалерия, по злосчастному своему обыкновению, безрассудно увлеклась яростным преследованием, оставив его одного в окружении неприятелей; так что о том, как после этого держался он сам и как вели себя его враги, мы можем судить лишь по свидетельству самих мятежников. Они признают, что граф, уже спешившись, собственноручно сразил пехотного полковника, первым на него бросившегося; когда же мушкетным прикладом с него был сбит шлем, ему предложили сдаться, обещая сохранить жизнь, от чего граф (как они сами рассказывали) с гневом отказался, объявив, что гнушается принимать пощаду от таких каналий и бунтовщиков. Затем он получил глубокую рану в лицо, а удар алебардой в затылок стал для него смертельным.

Все это время, после того как парламентская кавалерия была рассеяна, неприятельская пехота стояла крепко, хотя атаки полка принца Уэльского, коим командовал сэр Томас Байрон, храбрый и весьма искусный военачальник, причинили ей немалый урон. Но тут быстро стемнело, и кавалеристы короля, обнаружив, что равнина, которую поначалу они сочли удобной для битвы, сплошь изрыта угольными ямами и подвалами, опасными для лошадей, решили отложить продолжение дела до рассвета и всю ночь провели в поле. Когда же наступило утро, неприятеля перед собой они уже не увидели, ибо, как только бой утих и стало темно, противник поспешил оставить поле сражения незамеченным, в надежде, что разбитая кавалерия соединится с ним в более отдаленном безопасном месте. Победители, однако, были до крайности измотаны битвой, изнурены ночным бдением и совершенно обескуражены гибелью вождя; офицеров же, способных принять на себя команду и отдать приказы о дальнейших действиях, среди них не нашлось (лорд Комптон, старший сын графа, был ранен пулей в ногу, сэр Томас Байрон — в бедро; получили ранения и многие другие офицеры), а потому, собрав трофеи и похоронив павших товарищей, они отступили в Стаффорд, чтобы восстановить свои силы.

В этом коротком, но жарком бою парламентское войско потеряло свыше двухсот человек убитыми и пленными и еще больше — ранеными, ведь