Полдень XXI век 2005 № 03 - Самуил Аронович Лурье

у него, как у лося. Значит, свой. «Все организмы находятся в кровном родстве и произошли один из другого непрерывным процессом исторического развития», — намекнул Кум и прихвастнул:

— Все лесные девки в тайге от меня, точно.

— И эта от тебя родила?

— А то!

Все окончательно смешалось.

От той первой лесной (к которой входил в барак) у Кума родилась дочка.

Выросла настоящая чмыриха доисторическая — зверей не боялась, любила опускать мохнатую ногу в струи протоки. Запросто помыкала братанами, бегавшими по лесу. Встречалась с Кумом — когда хотела. Он это скрывал. Мычала вместо слов, может, и росой умывалась, как утверждал на конфессионном канале Святой, может, помыслами была чиста. Но с Кумом встречалась. Тайком, вдали от лагпункта. Он ее немного побаивался, но принесла ему то ли сына, то ли внука…

— Я тоже, когда совхоз разорял…

34

Затренькал, задергался в кармане телефон:

Ну все, решил я. Кинутся, отберут. Отстрелят ногу, как Евелине. Никому здесь не нужно вмешательство определенных сил, все лишнее раздражает. Но никто не обернулся, а Евсеич даже обрадовался: «Ты поговори, поговори». Присел на пенек, обмахнул рукой место рядом, пригласил Святого. Радовался, что скоро устроит жизнь, рассчитается с кредиторами. «Тут главное, не промахнуться. Одному лучше дать меньше, чем другому, пусть люди отвлекаются друг на друга. Можно перевести дух, одуматься».

«Вы мне, Кручинин, наверное, изменяете?» — услышал я Маришкин голос.

«Да нет, просто у меня активная жизненная позиция».

«А когда зайдете?»

«А как вернусь, — ответил я неопределенно. — Ты звонила Роальду?» «Даже заезжала к нему. Так и сказала: позвоните Кручинину. А у него ваш бородатый приятель сидел, они Пукающую корову обсуждали. Уу-уу, биология, уууу, анатомия… — память у Маришки была артистическая. Она ничего не понимала, но многое помнила. Популярной песенкой сразу вывела меня на Левшина. — Смешной пупсик. Старичку, его учителю, по статье 39 старого Положения о паспортах негде было остановиться. — Она буквально повторяла услышанное, будто заученную роль. — Старичок отсидел где-то, в тюрьме, наверное, они так непонятно говорили! После этого старичку не позволили селиться в крупных городах, — Маришка была поражена. — Ав маленьких не было работы. Старичок готов был в патологоанатомы, его все равно не брали. Подозревали, наверное, что начнет самовольно вскрывать трупы, вот какой угарный! Кристы и форамены, — повторила она. — Почему он так говорит? Это девки? Вы, Кручинин, от меня не скрывайте! Все равно тот старичок свалил за бугор. В Париже у него умер друг, знаменитый ученый. Я правильно рассказываю, да? Старичок зашел в модную лавку, объяснил на своем тюремном французском языке, что вот он на похороны к другу, что хочет черное — homme — черный костюм, чтобы выразить особенное уважение вдове. А продавец растрогался, губу раскатал. «Какой такт! Как тонко!» И подал старичку черный презерватив. Мадам Генолье очень смеялась».

«Кто?!» — чуть не закричал я.

«Ой, мы так Инку называем. — Маришка вдруг что-то заподозрила: — Вы мне там, наверное, изменяете?»

«Про какую Инку ты говоришь?»

«Про подружку. У нее муж святой, такая сволочь. Мы с ней когда-то поступали в театральное. Она не поступила, сказала, что там все жлобы. Теперь ходит по музеям, скучает, у нее домик на Кипре. Недавно, знаете куда брала меня с собой? С немцем одним, такой смешной пупсик. — Ревнивая игла уколола мне сердце. — Такой музей: Человек алчный. Немец говорит: «Ну, красивые женщины, ответьте, что нас, разумных людей, убивает?» — Я спрашиваю: «Угадать с трех раз?» — Он страшно обрадовался: «Я! Я!» — «Неужели СПИД и все такое прочее?» — Он говорит: «Нет». Но смеяться перестал. Ой, Кручинин, вы тоже не угадаете, что нас, разумных людей, всех убивает».

«Женская глупость», — предположил я.

«Да вы что! — радостно закричала Маришка. — Пампушки с вареньем! Блины с икрой! Пироги с вязигой! Подрумяненные плюшки! — В чудесном овечкином голоске прорезался священный ужас. — Красное сухое вино! Картошка в масле! Копченый балык! Пельмешки! Суп из акульего плавника! А еще суши, устрицы! Ну совсем ничего нельзя больше есть, Кручинин! Поел и отпал! Что бы ни съел, если ты умный человек, — умрешь!»

И не выдержала: «Вы мне там, наверное, изменяете?»

«Просто активная жизненная позиция», — оглянулся я на Кума.

Глава десятая

БОЛЬШИЕ НАЧХОЗЫ

35

— …знал я одного, — косился Евсеич на Кума. Догадывался, что тому не нравится большая компания. — Самые лучшие годы жизни провел в тюрьме. Конечно, вышел на волю с биографией — это плюс. А минус — туберкулез, вечная хромота. Всегда говорил так длинно, что его никто не слушал. Зачем людям длинные рассуждения, правда? Древние, например, сильно не рассуждали. Ну эти, как их… Ненду… Ренто…

— Неандертальцы? — угадал я.

Он изумленно покосился на меня.

А у меня тоже опыт. Попросил как-то одну шпану показать, как проще пройти на соседнюю улицу. Большой индустриальный город, закопченный промышленный район, темные грязные закоулки. А на мне строгий костюм, белоснежная рубашка. Шел на встречу с читателями. Шпана обрадовалась: «Щас покажем». И подтолкнули меня под арку. Я, конечно, уперся. Но неандертальцы так поняли, что стесняюсь. Подняли из лужи. Снова уронили. Наступили на голову. Галстук потом пришлось выбросить, от него несло мочой.

— Умные рассуждения — это для умных, — косился Евсеич. — А неандертальцам было не до этого. Они жили по соседству с нашими предками. Каменный век, известно. Выдумали искусство, топор. Только-только нарисуют мамонта на стене пещеры, а наши ушлые предки уже на всех заборах его перерисовывают. Неандертальцы только-только заикнутся, что красота спасет мир, а наши предки уже ловят и насилуют чужих самок.

Таким видел Евсеич мир.

Считал, неандертальцев погубила романтика.

Кусок мяса — это хорошо, так рассуждал, но искусство лучше. Куском мяса можно кормиться день, два, ну пусть три, а торговлей порнографическими картинками неопределенно долго. Оказывается, из зависти к высокой осознанности наши ушлые предки выбили всех неандертальцев поголовно. Только самые каторжные особи успели свалить в Сибирь, рассеялись по глухой тайге. Дали начало нынешним лесным, собираются у Большой лиственницы, пытаются угадать судьбу. Кум немало им помог в продолжении рода. И майор Заур-Дагир, тигр по национальности, тоже не зря давил на вейсманистов-морганистов. Хотел досрочно рапортовать Вождю о досрочном выведении истинного бессловесного человека.

— Я тоже, когда разорял совхоз…

36

Вверх по косогору.

Ноги вязли в перепрелой хвое.

Тайга древняя, от нее несло древностью, как от влажной медвежьей шкуры.

Смолистая пихта, колючие ели. Может, метеориты когда-то тут падали: сплошные каменистые провалы, замороченные тайгой. Приходилось отводить смолистые лапы, пробиваться сквозь ниспадающую кисею лишайников. Сухая