Дорогой мужества - Д. Хренков

груди сверкает. Но для коммуниста недостаточно только самому хорошо воевать, быть смелым и находчивым в бою. Член партии должен научить этому товарищей своих, опыт и знания передать им, поддержать и вдохновить людей в трудную минуту».　

Почти то же самое сейчас говорит ему и командир роты:　

— Вам доверен взвод, Иван Кузьмич, доверены люди. Это. если хотите, настоящий партийный экзамен. Подумайте еще раз, все ли готово у вас к бою. Оружие проверьте, боеприпасы, медикаменты. Поговорите с людьми по душам, по-товарищески, не забудьте напомнить им о местах, за которые мы будем драться.　

И, подавая руку сержанту, Петр Сергеевич Сорокин неожиданно продекламировал:　

Я Пушкина читал под Перекопом,　

Я Пушкина сквозь бой пронес…　

Вернувшись от ротного, Фетисов проверил дозор, поговорил с пулеметчиками и, отойдя в сторону, прилег на сено.　

Но отдохнуть не пришлось. В окоп спрыгнул солдат и вполголоса доложил:　

— На правом фланге неспокойно. Стук, разговоры слышатся.　

— Разговоры? А о чем же они говорят?　

— Не разобрать, да я и не понимаю по-ихнему.　

— Не понимаешь? А ведь в школе небось учил немецкий, — заметил сержант и приказал:　

— Усильте наблюдение, товарищ Рязанцев, замечайте все.　

Вслед за Рязанцевым Фетисов прошел на наблюдательный пункт, взял бинокль и долго смотрел в редеющий полумрак ночи. Справа блеснула узкой лептой тихая Сороть. За ней черной стеной вставали дубы- великаны, где-то там, в вековой роще, село Михайловское, за ним на возвышенности — Пушкинские Горы. Сержант никогда не был в этих местах, но со слов профессора, из рассказов командира роты знал и Михайловское, и домик Арины Родионовны, и Тригорский парк, где любил отдыхать Пушкин.　

— Вон там, чуть правее того высокого дерева, слышался шум, — доложил Рязанцев.　

— У дерева, говоришь?.. Вижу, — ответил сержант и, помолчав, неожиданно спросил:

— А ты знаешь эти слова: «У лукоморья дуб зеленый, златая цепь иа дубе том»?　

— Помню. Пушкин написал.　

— Верно, Александра Сергеевича Пушкина стихи. А написал он их про эти вот места, где мы с тобой сидим.　

Фетисов через амбразуру долго ведет наблюдение.　

— Кажется, миномет поставили, — сообщает он.　

— Парочку снарядов туда бы! — говорит Рязанцев.　

— Нельзя, командир полка запретил.　

— Это почему же? — удивляется солдат.　

— Зелен еще ты, Рязанцев, и, вижу, ничего не смыслишь. Как же это мы будем стрелять из орудий: там же могила Пушкина, домик его няни.　

— И из пулеметов нельзя?　

— Из пулеметов можно.　

И командир взвода приказывает пулеметчику прочесать кустарник правее высокого дерева. Ночную тишину будит резкий лай пулемета.　

От нашего окопа до кустарника пролегла огненная полудуга трассирующих пуль. Гитлеровцы ответили беспорядочным огнем. Окрестность осветилась на мгновенье десятками белых ракет. С холмов ударила вражеская артиллерия. Над головами с шипящим свистом проносятся снаряды и шлепаются далеко позади в болотах.　

И снова тишина.　

«И ГРЯНУЛ БОЙ»　

На востоке заалела заря. Небо чистое, ни облачка. И ни ветерка. Воздух за ночь так и не успел остыть. «Жарко будет», — подумал Фетисов. Он еще раз прошелся по окопам, поговорил с солдатами. Никто из них уже не спал, люди сидели молча, — видимо, все переговорили, передумали. Сержант присел к солдату Лукину, протиравшему запасной ствол пулемета, поинтересовался:　

— Готовишься?

— Я всегда готовлюсь перед боем, — спокойно произнес солдат, потом спросил: — Говорят, немцы сильно укрепились?　

— Что, робеешь?

Солдат бережно положил ствол пулемета на шинель, улыбнулся. 　

— Мы, Лукины, не из робкого десятка. Нас трое воюют, и пока никто из нас в трусости не замечен. А про батю моего, Игната Селиверстовича, поди слыхали, он за Днепр орден Славы получил. Мне, как видите, не с руки робеть-то. — Взяв в руки пулеметные ленты, он принялся за чистку, продолжая прерванный рассказ об отце: — Батя наш первым Днепр переплыл. Ранен был, но до берега добрался, зацепился — и ну поливать из автомата. Коммунист…

— Коммунисты — народ особенный. Смотрю я на них и удивляюсь: откуда только у них сила берется? — вступил в разговор пожилой, с рябинками на широком лице солдат. — Помню, под Старой Руссой было дело. Дождь лил тогда как из ведра, дороги развезло, ноги из грязи не вытянешь, а идти далеко. В обход мы шли, — командир решил ударить внезапно, с фланга. Выбился я из сил, хоть ложись в грязь и помирай. Качаюсь из стороны в сторону, еле ноги переставляю, в глазах рябит. Подходит ко мне старший сержант Степан Петрович Косяков, парторг наш. Он точь-в-точь на вас, Иван Кузьмич, смахивает: и ростом, и обличьем, и голосом даже. Подходит ко мне Степан и душевно спрашивает: «Что, братишка, концы отдаем?» Я, вы ведь знаете, войну начинал моряком на Балтике, за Ленинград сражался. «Не привык я к маршам, посидеть бы чуток», — отвечаю. «Торопимся мы, — говорит парторг, — некогда нам рассиживать», — а сам берет у меня винтовку, мешок с патронами. Легко стало, и я бодрее зашагал рядом с парторгом.　

И знаете, шагаю я с ним рядом, а сам от стыда сгораю: физически крепче его, а вот не выдержал испытания, раскис. И, как бы в свое оправдание, говорю парторгу:　

«Видно, у вас, Степан Петрович, сердце крепче. На вид вы щупленький, а на деле выносливее меня оказались».　

«Сердце у меня крепкое, партийное, — отвечает. — Устал я, может быть, больше твоего, но сердце не велит показывать усталость».　

Как ножом полоснули меня эти слова, неловко стало, стыдно. Взял обратно свою винтовку, патроны. «Отдохнул я, — говорю Степану Петровичу, — спасибо, давайте теперь вам помогу». Зашагали мы плечо к плечу. И, поверь мне, как-то легче вдруг стало идти. И в бою мы шли рядом. Ничего мне не было страшно.　

Слушая солдата, Фетисов радовался и гордился тем, что в его взводе служат такие люди. Он даже подосадовал на себя за то, что вот до сей поры как-то мало знал этого на вид медлительного и молчаливого солдата. Знал только что имя его Павел, фамилия Серегин, родом из Ленинграда.

…Атака началась на рассвете. Где-то далеко на флангах била артиллерия, земля гудела. А здесь, перед Пушкинскими Горами, воцарилась небывалая тишина, словно и войны нет никакой. Но вот затарахтели танки, застрочили пулеметы. Фашисты ответили. Стреляли они из орудий и минометов; снаряды падали за окопами.　

Фетисов посмотрел на часы: оставалось несколько секунд до броска. Красная ракета подняла стрелков: первым из окопа выскочил солдат Рязанцев, за ним Лукин, Серегин.　

Взводный видел, как бойцы один за другим метнулись вперед. Погружаясь в затхлую и теплую муть болота, разгребали плотный камыш, грудью пробивали дорогу. «Только бы проскочить болото, только