Великий Гэсэр - Автор Неизвестен -- Мифы. Легенды. Эпос. Сказания

эти двое, позабыв приличья.

И Алма Мэргэн, увидев это,

за Абай Гэсэра возмутилась,

и своею властью напустила

на пустыню град крупнозернистый —

так его направила, чтоб падал

на осла, ослабшего на пашне.

Стал осел, по борозде ступая,

градины хватать губой иссохшей —

и, пока жевал их, превращался

из осла, что изможден работой,

поначалу в справного, а после

в жирного, что даже век не в силах

разлепить: так был пропитан жиром.

Тут осел и показал свой норов:

желтого Асурая к упряжке

стал не подпускать, лягнуть стараясь,

а не то и укусить пытаясь.

Лобсогой опасного упрямца

повелел в стальной амбар втолкнуть

и на тысячу замков замкнуть.

Целый месяц под палящим зноем,

целый месяц просидел недвижно

серый жаворонок возле входа

в дом, где Лобсогой с Урмай Гоохон

пребывали и в любви, и в неге.

Так Алма Мэргэн под видом птицы

вызнала обычаи, привычки,

страсти и пристрастья Лобсогоя.

Целый месяц жаворонок серый

просидел неузнанным у дома

старшей Енхобой — и все разведал:

все ее привычки и секреты.

Вид у Енхобой, как оказалось,

был особенным, неповторимым:

веки над щеками нависали,

щеки над губами нависали,

губы ей на груди опадали,

груди на живот ей опадали,

а живот цеплялся за колени,

и колени на ступни спадали.

Был у старшей Енхобой обычай:

в черную железную повозку

тройку иноходцев запрягать

и свои владенья объезжать.

Все узнав о старшей мангадхайке,

все узнать о средней и о младшей

сестрах Енхобой сумела птица —

жаворонок серый, в чьем обличье

мудрая Алма Мэргэн скрывалась.

Сестры Енхобой, как оказалось,

шибко походили друг на друга:

веки над щеками нависали,

щеки над губами нависали,

губы им на груди опадали,

груди на живот им опадали,

а живот цеплялся за колени,

а колени на ступни свисали.

От жилища старшей мангадхайки

прибыла Алма Мэргэн к подворью

Лобсогоя и, заметив стражу,

от нее отделаться решила.

У летучих баторов, а также

у ходячих баторов, которым

Лобсогой велел, чтоб наблюдали

за чужими под землей и в небе,

отвела глаза, чтоб не глядели,

не следили за ее приходом.

А сама Алма Мэргэн волшебно

старшей Енхобой оборотилась —

в черную железную повозку,

запрягла трех черных иноходцев

и поехала, и в землях брата

появилась, палкой-кожемялкой,

сделанной из черного железа,

шкуру изюбриную скребя,

также и лосиную скребя

и зубами желтыми скрипя.

Около ограды Лобсогоя,

около крыльца его жилища

старшую из Енхобой встречали

младший брат с женой Урмай Гоохон.

И Алма Мэргэн в обличье старшей

Енхобой сошла с повозки чинно,

опершись на палку-кожемялку,

с младшим братом и его женою

поприветствовалась по-хатански,

важно поздоровалась по-хански.

Лобсогой с женой Урмай Гоохон

пуд руки сестру с почтеньем взяли

и ввели ее в свое жилище.

Стол они серебряный накрыли,

кушанья отменные поставив

и напитки предложив хмельные.

Енхобой как попила, поела,

так и охмелела, осмелела —

начала считаться и сердиться:

“Ты до женитьбы, брат, бывало,

за три версты бежал, встречая,

когда я в гости приезжала!

Теперь, когда женатым стал ты,

когда ужасно важным стал ты,

сестру уже не замечаешь —

и за воротами встречаешь!

Когда еще решал жениться,

чьей силой ты Абай Гэсэра

в осла преобразил — и в путах

привел на собственную пашню?

И чьим умом Урман Гоохон

ты в жены взял, забыл, как видно?

Ты стал вести себя постыдно!”

Ночь пришла, они заночевали.

Но наутро Енбохой накрыли

стол из золота, его уставив

яствами отменными из мяса,

стол сестре серебряный накрыли

и уставили арзой с хорзою,

сладостей там тоже было вдоволь.

Сами Лобсогой с Урмай Гоохон

были к ней внимательней, чем слуги,

потчевали Енбохой учтиво —

подносили все, что ни попросит.

Енхобой как попила, поела,

так и охмелела, осмелела —

от напитков стала рыже-красной,

от почета сделалась развязной.

“Живи сто лет, Урмай Гоохон,

живи, но без любви и счастья!” —

так сказала Енбохой невестке,

сидя за столом в ее жилище.

“Благопожеланья мангадхаев

шибко отличаются от наших!” —

так подумала Урмай Гоохон.

Пригляделась, а у мангадхайки

синенькая родинка под глазом

так Алма Мэргэн напоминает,

что рождает тучу подозрений.

“Надо бы об этом странном сходстве

сообщить скорее Лобсогою!” —

не успела женщина решиться,

как Алма Мэргэн, проникнув в мысли

подозрительной Урмай Гоохон,

всё перевернула там вверх дном,

заставляя думать о другом.

Старшая сестра, как будто спьяну,

стала виноватить Лобсогоя:

“Победить соперника хотел ты,

превратить в осла его успел ты

мстителя найти себе сумел ты, —

ну, а как же на враге ты ездишь?

Покажи-ка мне скотину эту!”

Лобсогой, стальной амбар открывши,

показал осла, что там томился.

Енхобой вскричала, обращаясь

вроде к брату, но с таким расчетом,

чтоб осел все слышал: “Как ты плохо

ездишь на таком осле могучем!

Раздобреть ленивцу ты позволил —

веки растянулись, шея лопнет,

он вот-вот от жира задохнется!

Ну-ка, ухвати его за уши —

осадить попробуй-ка жирягу!”

Лобсогой схватил осла за уши,

потянул, но тот не поддавался,

а попятился и мангадхая

проволок, как тот ни упирался.

Енхобой сказала брату: “Ну-ка,

дай-ка мне!” — и, ухватив за уши,

голову легко ослу пригнула

и к своим коленям притянула.