Насилие. Микросоциологическая теория - Рэндалл Коллинз

спорта используется такая метафора: когда одна команда захватывает темп, другая его теряет. Именно так в общем виде и выглядит ситуация в случае зверств и насильственного доминирования – победитель навязывает темп проигравшему. В рассмотренных нами случаях конфликт представлен в куда более экстремальных формах, однако и здесь присутствует аналогичный механизм асимметричного вовлечения в общее эмоциональное определение ситуации. Но при совершении чрезмерного насилия это уже не атмосфера спортивной победы или поражения – перед нами оказываются ликующие убийцы, которые подпитываются безнадежной пассивностью тех, кого они убивают, и жертвы, охваченные беспомощным шоком и подавленностью от эмоционального доминирования тех, кто лишает их жизни. Такое поведение жертв кажется иррациональным и противоречащим любым их интересам. Тем не менее именно так выглядит типовая ситуация, характерная практически для всех масштабных зверств. Используемая в социальных науках формулировка «обвинение жертвы» (blaming the victim) не помогает понять происходящее. Дело не просто в том, что жертва, действуя рационально, могла бы вести себя иначе и тем самым значительно усложнить задачу нападавшему. Природа конфликта не подразумевает принятие независимых рациональных решений, представляющих собой вербальные последовательности, которые отчетливо формулируются в рассудке жертв. Такие решения люди могут принимать до того, как начинается актуальный контакт, но как только они попадают в тиски конфронтации, они оказываются захваченными общим эмоциональным полем. Заражение эмоциями происходит не только среди людей, находящихся на одной стороне конфликта, но и между двумя противостоящими друг другу сторонами. Именно форма этого эмоционального заражения в первую очередь определяет, будет ли одна из сторон бороться и насколько интенсивно, закончится ли противостояние вничью и кто в нем победит. В крайних случаях это эмоциональное поле превращается в ментальное и физическое доминирование одной из сторон, которое и порождает зверства. Горячий порыв и чрезмерная жестокость победителей выступают составляющими частями той же самой атмосферы взаимодействия, что и ошеломленная пассивность жертв – победитель и жертва неотъемлемы друг от друга. Все это невозможно объяснить индивидуальными характеристиками людей как таковых – здесь требуется отдельная теория насильственного взаимодействия.

Однако на этом этапе мы все еще собираем свидетельства, подтверждающие наличие некой общей модели. Более глубокое объяснение появится в последующих главах, по мере погружения в механизмы микровзаимодействий.

Наступательная паника и дисбаланс потерь в пользу одной из сторон в решающих сражениях

Подобные зверства с нарастающей в течение длительного времени динамикой поистине ужасают. Однако тот или иной масштаб кровавых бесчинств довольно часто случается в ходе военных действий, поскольку решающие военные победы, как правило, достигались в те моменты, когда складывались условия, в конечном итоге приводившие к наступательной панике.

Хорошим примером такого рода выступает битва при Азенкуре, состоявшаяся в 1415 году, когда английская армия численностью 6–7 тысяч человек (ее основу составляли лучники) разгромила французское войско численностью около 25 тысяч человек, состоявшее преимущественно из тяжеловооруженных рыцарей, одна часть которых вступила в бой верхом, а другая спешилась. С французской стороны погибло около шести тысяч человек, а у англичан потери составили несколько сотен раненых и небольшое количество убитых [Keegan 1976: 82–114]. Как это стало возможным? Каким образом меньшая по размеру армия смогла победить численно превосходящего противника и отделаться потерями, которые в соотносительных показателях были гораздо меньше? Секрет численности армий в эпоху, когда сражения были контактными, заключался в том, что большое количество солдат имело значение лишь в том случае, если их действительно можно было подвести вплотную к противнику, чтобы нанести ему удар. Англичане выбрали позицию на лугу шириной в несколько сотен ярдов, расположенном между двумя лесами. Когда французы, располагая гораздо более крупными силами, пошли в атаку на эту воронку, их передовая линия по численности была, возможно, примерно такой же, как и передовая линия англичан, хотя позади толпилась гораздо более многочисленная группа. Во время первой французской атаки закованные в броню конные рыцари почти прорвали передовую английскую линию – остановить наступление удалось лишь благодаря тому, что лошади французов натолкнулись на ряд заостренных кольев, которые англичане вбили в землю для защиты своих позиций. Как указывает Киган,

это нападение на мгновение устрашило англичан. Но тяжело вооруженные французские всадники, которые были вдвое выше англичан от земли и перемещались со скоростью 10–15 миль в час на боевых лошадях со стальными подковами и гротескными попонами, остановились всего в нескольких футах от противника. А когда они ускакали, английские лучники со всем своим яростным гневом, пришедшим вместе с избавлением от внезапной опасности, натянули свои луки и стали метко стрелять вслед французам – многие их лошади были поражены стрелами, а другие обезумели во время беспорядочного бегства [Keegan 1976: 96].

Лошади были не настолько хорошо покрыты броней, как французские всадники, почти полностью защищенные стальными доспехами, были более уязвимы для английских стрел, а также больше подвержены панике. Как отмечает Киган [Keegan 1976: 93], звук стрел, лязгающих по доспехам, должно быть, создавал жуткую какофонию, которая оказывала в основном психологическое, а не физическое воздействие; эту напряженную атмосферу усиливали вопли раненых лошадей. Когда французские конники на мгновение отпрянули, они врезались в надвигавшихся сзади собственных товарищей, создав огромный затор. Солдаты в тяжелых доспехах валились на землю и не могли подняться под грузом брони весом 60–70 фунтов [27–32 килограмма], а также из‑за того, что спотыкающиеся воины падали друг на друга. Раненые лошади метались по полю боя, топча солдат и усугубляя давку.

В этот момент англичане бросились вперед. Именно так буквально выглядит наступательная паника, ведь всего несколькими минутами ранее английские лучники прятались за заостренными кольями, когда на них надвигалась французская кавалерия. Сначала англичане испытали ужас от внушительных французских рыцарей, наступавших в яростном порыве, но уже в следующий момент увидели, что их противники беспомощно запутались и лежат на земле. Тогда лучники ринулись вперед, чтобы застигнуть французов, пока те не могут подняться, и стали пронзать их кинжалами сквозь щели в доспехах, рубить и забивать до смерти топорами и киянками, которые использовались для вбивания тех самых кольев. Резервные шеренги французских войск, которые подошли, чтобы присоединиться к потасовке, втянулись в эту свалку, и те, кто смог из нее выбраться, отступили на безопасное расстояние, где обескураженно простояли несколько часов, не возобновляя сражения.

Когда мы начинаем анализировать разницу в потерях победителей и побежденных в решающих сражениях, возникает желание связать эти цифры с преувеличениями пропагандистского характера. Однако этот паттерн имеет вполне всеобщий характер и признается реалистичными современными историками, которые прилагают огромные усилия для оценки численности армий, исходя из их логистических нужд. Неравномерность потерь объясняется сочетанием двух