Закат и упадок средневековой Сицилии: политика, религия и экономика в царствование Федериго III, 1296–1337 гг. - Клиффорд Бэкман

средства, часто заемные. Этот удар, хотя и достаточно сильный, был усугублен сопутствующими дипломатическими неудачами и промахами, которые привели к резкому увеличению государственного долга, лишили остров большинства континентальных рынков сбыта и сделали королевство изгоем из-за его решения следовать по евангелическому пути. Сочетание значительно возросших финансовых требований и внезапно снизившихся доходов от торговли и феодальных повинностей стало ударом, от которого сельская Сицилия оправилась лишь в XV веке. Однако к тому времени жестокая борьба баронов за господство во внутренних районах полностью преобразила социальную структуру и организацию сельской жизни, а также навсегда изменила отношение внутренних районов к прибрежному обществу. В общем, проблемы, которые всегда существовали во внутренней Сицилии и которые долгое время были незаметны в условиях зачастую безжалостной феодальной централизации и эффективности XII и XIII веков, проявились в полном, ужасающем размере в XIV. Даже экономический подъем XV века не смог исправить нанесенный ущерб. К моменту смерти Федериго внутренний сельский мир острова был отдельным миром — он все еще был способен производить продукты питания и сырье для текстиля, а также приносить значительное богатство тем, кто контролировал это производство. Но демографические изменения и обветшавший феодализм великих баронов привели к созданию мира, в котором власть принадлежала только магнатам, группе людей, вершивших в свои мелких княжествах правосудие по своему усмотрению, и получавших от этого все выгоды.

Глава 5.

Вопросы религии

Церковная жизнь, отношения церкви с государством и народное благочестие на Сицилии в царствование Федериго протекали в условиях сильного и противоборствующего давления: местных церквей, подпитываемых соперничеством приходов; далекого и презираемого папства, стремящегося утвердить свой духовный авторитет и восстановить церковную дисциплину; короля, жаждущего продвинуть своих союзников и расширить свою политической поддержку, одновременно развивая свой евангелический план очищения королевства и неграмотного населения, разрывавшегося между своей пылкой набожностью, смятением из-за широко распространенной гетеродоксии и растущей враждебностью к клерикальной власти[383]. Духовенство, особенно высшие прелаты, больше всего выигрывало от установления мира. Они традиционно оказывали всепроникающее влияние на повседневную сицилийскую жизнь. В совокупности они представляли собой группу одних из крупнейших землевладельцев королевства, с меньшими по количеству, но территориально более крупными владениями в Валь-ди-Мазара (где местами еще сохранилось зависимое крестьянство), и с более многочисленными, но меньшими владениями в двух восточных валли. Благодаря своим обширным привилегиям церкви занимали видное место в торговле и коммерции, имея ряд выгодных монополий на такие промыслы, как ловля тунца в гавани Чефалу[384]. Эти активы сильно пострадали от рук анжуйцев до 1282 года и от рук баронов после, что заставило Церковь рассматривать себя как оскорбленный и пошатнувшийся оплот стабильного общества. Таким образом, когда высшие прелаты одобрили воцарение Каталонской династии, и особенно спорное наследование Федериго за Хайме, они приобрели (по крайней мере, в своем собственном сознании) ауру национальных спасителей. Следовательно, они оказались в положении, когда могли диктовать свои требования королю, то есть, были достаточно близки к этому положению, чтобы сделать такую попытку. Федериго, в свою очередь, пытался найти баланс между своей набожностью и искренним желанием относиться к Церкви с должным почтением и столь же острой потребностью заручиться благосклонностью баронов и городов, без поддержки которых он также не мог долго оставаться на троне. Распространение евангелизма, вдохновленного францисканцами-спиритуалами, привнесло в духовную жизнь островитян эмоциональную реформаторскую остроту, но еще больше осложнило отношения между верующими и духовенством, духовенством и государством, королевством и папством[385].

Мир заключенный в Кальтабеллотте одним махом высвободил сдерживаемую два десятилетия духовную энергию населения, как знати, так и простолюдинов, поскольку папский интердикт долгое время запрещал совершать где-либо на территории Сицилии таинства, необходимые для спасения души. Более того, все сторонники каталонского режима (не говоря уже о самом режиме) неоднократно осуждались и отлучались от Церкви всеми Папами с тех пор, как 7 мая 1282 года Мартин IV впервые уподобил их толпе, призывавшей к распятию Иисуса[386]. Как ни радовал их успех в изгнании анжуйцев, сицилийцы вряд ли могли спокойно вынести такое осуждение. Запрет на совершение таинств был полным. Хотя священники могли свободно проповедовать и устраивать коллективные молитвы (молитвы, как можно предположить, были направлены на покаяние и мольбы о милосердии), с 1282 года ни один сицилиец не был крещен, конфирмован, очищен от грехов, причащен, обвенчан или отпет священником. Иными словами, к 1302 году появилось целое поколение сицилийцев, для которых Церковь практически не играла никакого значения в их повседневной духовной жизни[387].

Последствия этого были огромны. У пожилых сицилийцев долгое отлучение от Церкви вызвало сильное беспокойство, гнев и сомнения в себе. Хотя они не колебались или почти не колебались в своем несогласии с политикой Рима по отношению к их острову, они, тем не менее, оставались обеспокоены духовным наказанием, которое навлекало на них их восстание. Какая им была польза от обретения политической независимости, если при этом они могли погубить свои души? Годы Войны Сицилийской вечерни были наполнены подобными заботами, и мы видим их отражение в огромном количестве пожертвований, поступавших в местные церкви и монастыри. Отдавая им свое состояние, люди надеялись заручиться благосклонностью тех деятелей Церкви, чьи молитвы могли принести наибольшую пользу после снятия интердикта. Однако облегчение от того, что в 1302 году Церковь была восстановлена, неизбежно сочеталось с затаенной обидой на несправедливое и жестокое обращение с ними в прошлом. Это недовольство, как мы увидим, легко вылилось в рьяный, а иногда и яростный антиклерикализм. На более молодых сицилийцах интердикт сказался по другому. Они достигли зрелого возраста с верой, не менее жизненно важной, чем вера их родителей; но их вера в силу необходимости была сосредоточена на проповеди, молитве и покаянии, а не на послушании церковным иерархам. Было бы ошибкой преувеличивать качество их народного благочестия, поскольку это все еще были преданные, хотя и мятежные верующие, которые дорожили католической традицией, как они ее понимали. Однако тот факт, что они выросли вне церковной жизни, означал, что среди них существовала общая, хоть и не всеобщая, тенденция рассматривать духовенство и его роль в новом свете, что позволяло легче игнорировать церковный авторитет, когда это казалось предпочтительным, и легче открыто противостоять ему, когда это казалось необходимым. Таким образом, священники, епископы и архиепископы королевства столкнулись в городах как с буйной, молодой и непостоянной паствой, которая в разных ситуациях могла как противостоять духовенству, так его и поддерживать (и принять антиклерикализм по религиозным, а не политическим причинам), так и с более пожилой группой верующих, у которых облегчение от снятия интердикта сочеталось с обидой от перенесенных тягот, и которые чувствовали, что им предстоит простить столько же, сколько и быть прощенными.

Еще больше осложняло плавное возобновление традиционной религиозной жизни то, что по всему королевству ощущалась острая нехватка квалифицированных священников, так как рукоположения не проводились уже двадцать лет. Вакантные приходы буквально усеивали сельскую местность, оставляя