Странно и наоборот. Русская таинственная проза первой половины XIX века - Виталий Тимофеевич Бабенко

1840

Примечания

Основьяненко сказал великую истину… – Имеется в виду украинский писатель Григорий Федорович Квитка-Основьяненко (1778–1843), выступавший в литературе под псевдонимом Грицько Основьяненко, образованным от названия его родного села Основа.

…упоительным запахом веет от цветущей каприфолии… – Каприфолия (от лат. caprifolium – козлиный лист) (бот.) – вьющийся кустарник, жимолость.

…перепархивали золотогрудые подорожники. – Подорожники – род воробьиных птиц из семейства овсянковых. «Золотогрудый подорожник» – скорее всего, вид Calcarius pictus.

К примечанию на с. 140: Mus arvalis (Linn.), le carmagnol, ou petit rat des champs. – У автора, или у «дедушки», ошибка: должно быть campagnol, а не carmagnole; в переводе с французского: «полевка или маленькая болотная крыса».

…старинного экоссэса… – Экоссэс – по современным нормам: экосез (от фр. danse ecossaise, шотландский танец) – старинный шотландский народный танец. Позднее в Европе бальный танец (разновидность контрданса), популярный в первой трети XIX века.

…сами сбегаем в кабак, недалеко ёлка видна… – С Петровских времен кабаки в России украшались ёлками – их втыкали у ворот или привязывали к шесту, укрепленному на крыше. Ёлки стояли круглый год, а на очередной Новый год их заменяли. Именно по ёлке и можно было опознать кабак. В итоге кабаки получили народное прозвище – «ёлки» или «Иваны ёлкины».

…у меня к вам влеченье, род недуга… – немного измененная цитата из комедии «Горе от ума» А.С. Грибоедова. Репетилов, обращаясь к Чацкому, говорит: «…у меня к тебе влеченье, род недуга» (действие 4, явление 4).

…возложили на чекалку… – Чекалка – то же, что шакал. У автора, или у «дедушки», опять ошибка в примечании: латинское номенклатурное обозначение шакала – не Canis arcus, а Canis aureus.

Александр Александрович Бестужев (1797–1837) – русский писатель, литературный критик, публицист, декабрист. Публиковался под псевдонимом «Марлинский». Это если очень коротко.

Если чуть побольше: после суда над декабристами был сослан в Якутск, оттуда в 1829 году переведен на Кавказ солдатом. Участвовал во многих сражениях. Получил чин унтер-офицера, затем был произведен в прапорщики. Погиб в стычке с горцами. Тело его не найдено.

Если еще немногим больше – великолепный писатель, произведениями которого зачитывались; их мгновенно раскупали и даже заучивали наизусть.

Виссарион Белинский в своей рецензии на «Полное собрание сочинений А. Марлинского», опубликованной в «Отечественных записках» в 1840 году, писал так: «Появление Марлинского на поприще литературы было ознаменовано блестящим успехом. В нем думали видеть Пушкина прозы…» На этом лучше остановиться (хотя Неистовый Виссарион был весьма критичен к Марлинскому; и не только к нему).

Лучше не скажешь: «Пушкин прозы».

Александр Александрович Бестужев-Марлинский

Кровь за кровь

(Рассказ)

В последний поход гвардии, будучи на охоте за Нарвой, набрел я по берегу моря на старинный каменный крест; далее в оставленной мельнице увидел жернов, сделанный из надгробного камня с рыцарским гербом… и наконец над оврагом ручья развалины замка. Все это подстрекнуло мое любопытство, и я обратился с вопросами к одному из наших капитанов, известному охотнику до исторических былей и старинных небылиц. Он уже успел разведать подробно об этом замке от пастора, и когда нас собралось человек пяток, то он пересказал нам все, что узнал, как следует ниже.

А. Бестужев

Этому уж очень давно, стоял здесь за́мок по имени Эйзен, то есть железный. И по всей правде он был так крепок, что ни в сказке сказать, ни пером написать; все говорили, что ему по шерсти дано имя. Стены так высоки, что поглядеть, так шапка валится, и ни один из лучших стрелков не мог дометнуть стрелой до яблока башни. С одной стороны этот провал служил ему вместо рва, а с другой – тысячи бедных эстонцев целые воспожинки рыли копань кругом, и дорылись они до живых ключей, и так поставили за́мок, что к нему ни с какой стороны приступу не было. Я уж не говорю о воротах: дубовые половинки усажены были гвоздями, словно подошва русского пешехода; тридевять задвижек с замка́ми запирали их, а уж сколько усачей сторожило там – и толковать нечего. На всяком зубце по железной тычинке, и даже в желобках решетки были вделаны так, что мышь без спросу не подумай пролезть ни туда, ни оттудова. Кажись бы, зачем строить такие крепости, коли жить с соседями в мире?.. Правду сказать, тогдашний мир хуже нынешней войны бывал. Одной рукой в руку, а другой в щеку – да и пошла потеха. А там и прав тот, кому удалось. Однако и рыцари были не промахи. Как строили чужими руками за́мки, так говорили: это для обороны от чужих, а как выстроили да засели в них, словно в орлиные гнезда, так и вышло, что для грабежа своей земли. Таким-то побытом владел этим за́мком барон Бруно фон Эйзен. Был он не из смирных между своей братии, даром что и те удальством слыли даже за морем. Бывало, как гаркнет: «На коней, на коней», – то все его молодцы взмечутся, как угорелые, и беда тому, кто выедет последним! Коли подпоясал он свой палаш, а палаш его, говорят, пуда чуть не в полтора весил, то уж не спрашивай: куда? знай скачи за ним следом, очертя голову. Латы он носил всегда вороненые, как осенняя ночь, и в них заклепан был от каблуков до самого гребня; глядел на свет только сквозь две скважины в наличнике, – и, сказывают, взгляд его был так свиреп и пронзителен, что убивал на лету ласточек, а коли заслышит проезжий его свист на дороге – так за версту сворачивай в сторону, будь хоть епископ, хоть брат магистру. Врагов тогда, бывало, не искать стать, выезжай только за ворота: соседов много, а причин задрать их в ссору еще более. Притом же Нарва в тридцати верстах, а за ней и русское поле… как не взманит оно сердце молодецкое добычей? ведь в чужих руках синица лучше фазана. Вот как наскучит сидеть сиднем за кружкой… так и кинется он к границам русским, – ему не нужно ни мосту, ни броду. Прискакал к утесу, – а река рвет и ревет, как лютый зверь. Что ж бы вы думали? «За мной, ребята!» – и бух в воду первый. Кто выплыл – хорошо. Потонул – туда и дорога! Скажет только, бывало,