Странно и наоборот. Русская таинственная проза первой половины XIX века - Виталий Тимофеевич Бабенко

перекусим». – «Вишь какой бойкий, – говорил старик, – много у тебя денег на овес?» – «Барин, кажись, вам пожаловал?» – «Мало чего нет! станешь овес покупать, так не на что́ будет и выпить. Молодая у тебя голова, глупа!.. Мы вот тут пустим гнедка напастись вволю, пускай идет подальше от дороги в лес, а сами сбегаем в кабак, недалеко ёлка видна; повозка тут постоит, благо пустая». – «А кабы что́ не случилось?» – начал было молодой, да старик перебил его: «Молод, брат; впервые ездишь по барскому делу, вот так бы и дрожал по нем! Слушай меня, старика, я человек бывалый». – Вот и пошли они в кабак, а я со всех ног сюда.

– Merci! – сказал волк, и мы отправились в поход.

Когда мы прискакали на место, людей еще не было; большой, жирный, гнедой конь стоял у куста орешника и вполголоса высчитывал тяжесть покупок, которые должен будет везти обратно из города, а между тем, вытянув кверху шею, щипал с куста молодые побеги.

– Теперь приготовимся, – сказал волк, отведя меня в сторону. – Первое правило для уничтожения больших животных – большой вес. Чем более в нас весу, тем быстрее и легче мы душим сильных животных. Я сегодня очень легок! – И с этим словом он начал есть землю.

– Что́, у меня глаза красны? – сказал волк, покушав немного земли.

– Немного.

Волк опять принялся за землю.

– А теперь?

– Красны, очень красны.

– Шерсть ощетинилась?

– Нет.

Волк опять покушал земли.

– Теперь ощетинилась?

– Ощетинилась.

– Бока потолстели?

– Потолстели.

– Хвост приподнялся?

– Висит, как палка.

– Плохо! – И волк начал есть землю во весь рот.

– Не подымается?

– Приподымается.

– Ну, хорошо, теперь видишь, я сердит и тяжел, брошусь на лошадь, она меня не потащит.

И с этим словом в два прыжка он повис на шее бедного гнедка; гнедко с перерезанным горлом упал на траву.

У! как стал страшен волк в это время! Он жадно, торопливо раздирал трепетавшую лошадь, пил ее кровь, оскаливал красные зубы; глаза его сверкали, в горле слышался удушливый хрип. Я бросился изо всех ног, радуясь, что знаю секрет волчьего промысла.

– Хорошо! – сказал кто-то у меня над самым ухом, когда я отскакал с версту от волка.

– Это вы, полевой сверчок? – спросил я, узнав приятеля по голосу.

– Я, почтеннейший. Извините, я опять сижу на вашей шее: знаете, у меня к вам влеченье, род недуга…

– Вы, мне кажется, рассердились на меня?

– Помилуйте! можно ли на вас рассердиться? вы просто дичайший из зайцев! Я все следил за вами, с веточки на веточку, с листочка на листочек, боялся спустить вас с глаз и очень рад, что вы знаете средство сражаться с лошадьми.

– А вы слышали? видели?

– Как же! Удивительный способ! Положа лапу на сердце, уверяю вас, что вы теперь станете ужасом всех зверей; лучшая трава и горошек во всем Муромском лесу будут к вашим услугам. Поверьте мне, мне эта грамота немножко известна: я часто видывал подобные примеры; один даже описан моим дедушкой с тёткиной стороны, во время известной в истории войны мышей с лягушками. Знаете, я вам скажу, что вы теперь, что́ бы ни захотели, можете, что называется, сразу уничтожить. Вот, например, баран; хотите, нападем на него?

– Нет, – отвечал я, – если нападать, так нападать на что-нибудь покрупнее.

– Превосходно! О, дичайший мой! вот пасется осел: нападем, что ли?

Я покушал земли – препротивное кушанье, ничего не мог проглотить, все выплюнул и спросил у полевого сверчка:

– А что, глаза красные?

– Красны, как огонь! – отвечал он.

– А шерсть щетинится?

– Словно ежовые иглы!

– Бока потолстели?

– Будто арбуз, так потолстели…

– А хвост подымается?..

– Поднимается! так и лезет кверху.

– Ну, хорошо, – сказал я, приосанился и подскочил к ослу; но тут, признаюсь откровенно, на меня нашла сильная робость, сердце тревожно забилось, ноги задрожали, я не взвидел света.

– Смелее, смелее! – кричал мне полевой сверчок, высоко качаясь надо мной на березовой веточке.

Мне стало совестно, и я прыгнул прямо на горло ослу, оборвался, упал и лег перед ним, не могши, от страха, пошевелить ногами. Хладнокровно посмотрел на меня осел и пошел далее, лягнув меня копытом. Тут я уж ничего не помню – все исчезло передо мной. Кажется, я уснул.

VII. Полевой сверчок клевещет на зайца

Просыпаюсь и чувствую страшную боль во всем теле, в голове шумит; надо мной кто-то бойко, бегло разговаривает.

– Зачем он тут, кто он такой? – говорил один голос.

– Верно, вор, верно, плут! – прибавил другой.

– Расспросить, разузнать бы не худо! – трещал третий.

– Позвольте, позвольте, я вам объясню, – пищал кто-то, – я все знаю, поверьте мне, mesdames [Mesdames (фр.) – здесь: сударыни.]; то, что́ я вам сообщу, будет очень любопытно. Этот зверишка, что́ лежит перед вами, должен быть, что называется, какой-нибудь беглец и самого буйного характера; я его не знаю, да и что мне за нужда знать всякую сволочь? Эка невидаль какая! но, верно, то, что́ он вздумал… содрогнитесь, почтеннейшие дамы! вздумал растерзать осла, нашего доброго осла, всеми уважаемого осла, самого дикого осла! Разумеется, осел, с чувством своего достоинства, легонько оттолкнул дерзкого копытом и – против правил своих, решительно против своего убеждения – убил гадкую тварь. Я знаю, mesdames, ваш тонкий гастрономический вкус, но знаю, что вы, из снисхождения, иногда кушаете заячье мясо, которое гораздо лучше души этого зверька; знаю, что вы, просвещая муромскую дичь разными поучительными рассказами, еще не успели пообедать, и советую, чтоб что-нибудь извлечь из этого приключения, отведать этого зайца. Истинный мудрец изо всего извлекает пользу. Probatum est!.. [Probatum est! (лат.) – Одобрено!]

Я открыл глаза: вижу над собой семью соро́к, которые, прыгая по дереву с веточки на веточку все ниже и ниже, жадно засматривали мне в глаза, а против них разглагольствует полевой сверчок, спрятавшись, для безопасности, в щелку дубовой коры и высовывая только оттуда по временам свою голову. Сороки, увидя, что я еще жив, быстро отлетели на верхушку дерева, переговорили на́скоро между собой и разлетелись в разные стороны света оглашать Муромский лес новой сплетней о моем несчастном сражении. Полевой сверчок, видя, что сороки удалились, вылез из своей щелки и тоже резво поскакал по лесу, не обращая на меня никакого внимания.

– Милостивый государь, – простонал я, – господин полевой сверчок, куда вы? Не оставляйте меня; я не сержусь за ваши сплетни с сороками, не сержусь за ваше отречение; ради овса и капусты останьтесь со мной! Видите, я ранен, не могу встать с места…

Но полевой сверчок прикинулся, что не слышит моих стонов, и ускакал далее. Этот поступок, очень