Халатная жизнь - Зоя Борисовна Богуславская

не воспринимали наше время как плохое, хотя были «заморозки» после «оттепели», аресты, репрессии, разгон Московской писательской организации, разгон «Метро́поля». Мы сквозь все это проходили. Но такая у нас была плотность дружбы, единения, и это было для нас важнее. И была какая-никакая гласность, многое становилось известно, обсуждалось. Главное – тогда уже не было сталинского молчаливого прессинга, при котором все друг друга боялись.

* * *

Он уезжал в Штаты знойным июльским днем 1980 года. На даче в Переделкине было много народу, узнаваемых лиц. Все смеялись, травили анекдоты, но привкус истерики от сознания, что, быть может, никогда не увидимся, ощущался, все нарастая.

Прощание совпало со свадьбой. Василий Аксенов вступал в новую жизнь. Впереди – необжитая страна, новая женщина – Майя, которую он страстно полюбил, долго завоевывал.

В тот день все переплелось, все было трагически непредсказуемо. Остался снимок, где мы с Василием стоим в обнимку на фоне его машины, делая вид, что все прекрасно, что он наконец вырвался, впереди свобода, новые ощущения, новая жизнь.

А за неделю до этого, в нашей с Андреем квартире на Котельнической набережной Майя сообщила, что они решили уехать. Василий, Майя, я и Андрей с перекошенными лицами, бегая по комнате, бесполезно и безрассудно рассуждали о путях и смыслах нынешней эмиграции. Вернется ли? Если б дано было заглядывать в книгу судеб? Если б знать? Если б знать?..

Разговор приобретал все более высокий, надрывный характер.

Андрей: «Вася, а что ты будешь там делать?»

Вася хмуро молчит.

Майя убежденно выговаривает: «То же, что он делает здесь, только там ему не будут это запрещать».

Я: «Майя, но и здесь ведь можно печататься».

Майя: «Нет, все запрещено».

Я: «Хочешь, я завтра же снесу пьесу „Лисистрата“, и ее немедленно напечатают в журнале „Театр“?»

Майя: «Не будет он кланяться и ничего носить. Не хотят – не надо».

Она абсолютна убеждена, что за рубежом Васю ждет мировая слава.

Ко времени решения об отъезде параллельно с развитием биографии новой молодой семьи шло развитие истории Романа Кармена, недавнего мужа Майи (Майи Змеул) – самого знаменитого режиссера-кинодокументалиста Советского Союза, лауреата трех Сталинских премий, лауреата Ленинской премии, Государственной премии СССР, Героя Социалистического Труда, который закончил свою уникальную эпопею документального цикла о Великой Отечественной войне. Роман Кармен был одним из самых привилегированных кинодокументалистов, который по прямому заданию и допуску мог попасть в любую часть, стать свидетелем и заснять любое сражение, разрушенные города, уничтоженное мирное население. У жены Кармена Майи было все, что можно было пожелать советской леди высшего ранга: беспрерывные поездки в Америку, в Германию, гардероб, которому завидовали все светские дамы. Она все это оставила, влюбившись в Аксенова и его талант, – это истина, не подлежащая обсуждению. Во время любовной истории Васи и Майи, когда связь уже почти не скрывалась, Майя получила сообщение от помощника Брежнева Лебедева, что на съемках умер Роман Кармен, и она полетела на похороны. Все последующее – деление наследства, рукописей, фильмов, квартиры – происходило с ее участием. И вдруг встал вопрос о том, что эпопея Кармена будет показана в Америке, что ведущим будет знаменитый американский актер Ланкастер, группа уже готова к выезду, предвкушая громадный успех премьеры в Нью-Йорке, а Майи в списке приглашенных нет. Она, помнится, сделала несколько заявлений и в нашем присутствии сгоряча сказала: «Если премьера пройдет без меня – потеряете Аксенова». Не знаю, было ли это сказано в сердцах или вовсе не было сказано, но конечно же обида за то, что она, выстрадавшая всю эпопею рядом с Карменом, не разделит триумф, подсознательно была очень сильна. Все совпало. Ничего не изменилось. А киногруппа уехала. Злые языки говорили, что киношники, возмущенные изменой Майи Кармену при жизни, поставили железное условие, что ее поездка с ними будет оскорблением памяти их кумира.

Мы долго еще ругались тогда друг с другом на Котельнической. Андрей кричал, что писатель без атмосферы языка, на котором он пишет, творить не может. Я кричала, что они потеряют круг друзей, будут обречены издательскими интересами, необходимостью пробивать совершенно новый литературный рынок. Но все было бесполезно, Вася полагал, что знает английский уже на очень хорошем уровне, только что в его переводе с английского вышел бестселлер Эдгара Доктороу «Регтайм», и что американский читатель уже знает о нем как о писателе. И плюс – роман «Ожог», которому он предсказывал громкий успех за границей.

В общем, наша свара ничем не кончилась, хмурые, но не поссорившиеся, мы разошлись. Вскоре была неофициальная свадьба Майи и Аксенова. Она оставила тут квартиру, но ей разрешили вывезти значительную часть их имущества; в отличие от унизительных проводов Войновича, которого провожали Белла и Мессерер, Аксеновым удалось вывезти рукописи и книги, быть может не все.

Единственная запретная тема в переписке Беллы и Аксенова, помимо чувств, которые выражались в письме, – это разговоры об эмиграции, возможной эмиграции Беллы с Борисом. Еще говорили они о диссидентах, о том, как им живется вдали от России, какова их судьба, их чувства. Это красной нитью проходит через всю переписку, попытки Аксенова напечатать ненапечатанные произведения оставшихся в России Попова, Харитонова, Битова, Беллы и Мессерера, как будто жившее в его подсознании чувство вины заставляло его помочь свободному осуществлению их литературных достижений за рубежом. Но в ней обсуждали и самые болезненные темы, самые важные для них, они почти выворачивались наизнанку друг перед другом. В этих письмах люди просто жалели и дружили, наверное, власти это казалось странным. Через разных людей передавали не только переписку, но и что-то бытовое. Еще общались с этими людьми в надежде на то, что смогут побывать за границей, чтобы увидеть мир. Это считалось нормальным и особенно важным для самих людей, которые передавали такую переписку. Они понимали, что они являются чем-то вроде глашатаев, гонцов этих талантливых людей, которые из-за железного занавеса, из-за глупости страны, в которой они родились, не могут спокойно общаться, не могут продемонстрировать свой талант открыто. Они также понимали, что когда-то эти письма станут чем-то большим, чем просто письмами, – они станут историей.

– Ты не сможешь там, – бледнея, настаивал Андрей, – без стихии русского языка, когда лица, природа, запахи – все только в памяти. К тому же там и своих знаменитостей пруд пруди.

– Ничего подобного, – стиснув зубы, отвечала Майя, – там его будут почитать. Он не будет слышать ежедневных угроз, телефонного мата. Господи, только подумать, что кончатся придирки к каждому слову, травля цензуры! Уже сейчас американские издательства спорят, кто первый напечатает его новую книгу.

– Ну да, 40 тысяч одних курьеров! – ерничала я. – Не будет этого! Каждая рукопись пройдет невыносимо медленный процесс заказа рецензий, затем, даже