Халатная жизнь - Зоя Борисовна Богуславская

терпят неизбежный провал и конфуз. Так получилось и с организаторами альманаха „Метро́поль“, пытавшимися под предлогом „заботы“ о советской литературе добиться от нас публикации сочинений не только антихудожественных, но и идейно несостоятельных, – в противном же случае вызвать дежурные сетования буржуазных средств массовой информации о мнимом отсутствии „свободы слова“ в СССР. Альманах этот, где в обилии представлены литературная безвкусица и беспомощность, серятина и пошлость, с полным единодушием осудили ведущие наши писатели и критики, по заслугам оценившие этот сборник как порнографию духа».

Реакция была самая жесткая. Многих участников «Метро́поля» перестали печатать в СССР. Секретариат Союза писателей РСФСР вынес постановление: «Учитывая, что произведения литераторов Е. Попова и В. Ерофеева[30] получили единодушно отрицательную оценку на активе Московской писательской организации, секретариат правления СП РСФСР отзывает свое решение о приеме Е. Попова и В. Ерофеева в члены Союза писателей СССР».

В знак протеста против их исключения Семен Липкин, Инна Лиснянская и Василий Аксенов вышли из Союза писателей СССР.

И я тем вечером думала: что будет с теми, кто остается здесь после разгрома «Метро́поля»? С теми, кто безоглядно следовал за Аксеновым, как В. Ерофеев и Е. Попов, днюя и ночуя в квартире его матери Евгении Соломоновны Гинзбург, автора бессмертного «Крутого маршрута», где готовился альманах?

Когда Аксенов уехал в США, наше общение не прекратилось. Так случилось, что его приезд в Нью-Йорк совпал с моим пребыванием в Колумбийском университете, где я была приглашенным «гостем-писателем» для написания книги «Американки».

Помню, я была на презентации его романа, переведенного на английский язык, в Вашингтоне и в Нью-Йорке, где у него уже был свой литературный агент. Его творческий вечер прошел в Библиотеке Конгресса. Ему задавали вопросы, в ответах на которые Аксенов избегал в то время политических оценок. Он не хотел выглядеть политическим беженцем.

Но самыми памятными были две встречи. Первая – счастливейшая, когда он наконец получил высшую должность в университетской научной иерархии – полного профессора (Full Professor). Накануне он позвонил, пригласил в ресторан – отпраздновать событие. Мы сидели втроем на открытой террасе, у ног ярким фейерверком плескалась вода, отражая разноцветные лампочки. Третий – Роберт Кайзер, редактор газеты «Вашингтон пост». Василий Павлович сиял, его распирало от гордости, что он выиграл в тяжелой конкуренции. Его соперником был профессор из Польши, очень любимый студентами.

И другая встреча в Америке – в тот день он узнал из газет и телефонных звонков, что лишен российского гражданства.

Мы сидим с ним в университетской столовой для профессоров.

– Преступники! – кричал Аксенов, не обращая внимания на присутствующих. – Нельзя человека лишить Родины! Не имеют права! Это нарушение Конституции, всех человеческих законов! Ты понимаешь, что они творят? Как они посмели вычеркнуть мою жизнь за все годы, мои книги, родителей, детство в Магадане, моего сыну Лешку, который продолжает жить в Союзе?

Мне нечего было возразить, я полностью разделяла его возмущение. Потом мы еще долго бродили вдоль темной набережной, вдоль парка, влажные деревья отражали разноцветные огни. Мы оба не знали, что отнятое гражданство лишь эпизод его долгой творческой жизни.

Когда настало время уезжать в Россию, Василий подал в отставку из колледжа. Руководство колледжа решило издать сборник, посвященный Аксенову и его пребыванию в Штатах. Они разослали предложения тем, кто встречался с ним там, в том числе и мне. В итоге родилась оригинальная книга, ставшая литературным документом жизни эмигранта Аксенова.

Годы шли, почти всем, кто пострадал из-за «Метро́поля», время воздало сполна.

И Аксенов с Майей вернулись, стали жить в своей стране. Им дали квартиру в высотке на Котельнической набережной, мы стали соседями. На Западе остались две рабочие квартиры – одна в Вашингтоне, другая во Франции, в Биаррице, на берегу Атлантического океана.

«Мы живем на два дома, – рассказывает Аксенов. – Постоянно забываешь, где оставил свитер или штаны. „Майя, ты не знаешь, где мой костюм, тот, другой?“ А она отвечает: „А ты не помнишь, Вася, где мой плащ висит, на Котельниках или в Фэрфаксе?“»

Слава Аксенова росла, каждая его рукопись была востребована. Его день был расписан по минутам: телевидение, издательства, съемки. Улицы замирали, преступность падала, когда показывали многосерийный фильм по аксеновской «Московской саге». Еще были две блистательные постановки Галины Волчек в театре «Современник»: «Всегда в продаже» и «Апельсины из Марокко». С 2007 года на его родине в Казани по инициативе мэра города Ильсура Метшина проходил ежегодный литературно-музыкальный фестиваль «Аксенов фест». В одном из первых фестивалей участвовали Вознесенский и я – это был настоящий праздник Аксенова.

Казалось, справедливость восторжествовала.

Но кто вычислит, сколько энергии, замыслов, любви и привязанностей, опыта и ошибок «кризиса среднего возраста» отнимает эмиграция? Сколько стоит художнику потеря нервных клеток, упущенных возможностей, сколько несыгранных песен, ненаписанных страниц – всего того, что называется отнятым куском жизни. Это боль от разрыва связей со своей средой, которая тебя понимает, отсутствие возможности обсудить проблему, поделиться открытием и бедой. Для людей знаменитых это еще и тоска по узнаванию на улице, аплодисментам зала.

«Как описать все не в письме, заменяющем все, что отнято в художестве, – пожалуется в письме к Аксенову Белла Ахмадулина, – видеться, болтать, говорить и оговариваться, или надо всегда писать письмо Вам? Я пробовала, но письму больше, чем художеству, нужна явь и достижимость читателя… Любимые мои и наши! Простите сбивчивость моих речей, моя мысль о Вас – постоянное занятие мое, но с чего начать, чем кончить – не ведаю…» Борис Мессерер присоединяется, рифмуя: «Вот новый день, который вам пошлю / оповестить о сердца разрываньи, / когда иду по снегу и по льду / сквозь бор и бездну между мной и вами».

«Васька, поздравляю тебя с днем рождения, – обращалась через океан Белла Ахмадулина. – Я очень скучаю по тебе и, как всегда, переговариваюсь с тобой „через сотни разъединяющих верст“».

У русского поэта-эмигранта Семена Бокмана есть стихотворение под названием «Эмиграция – репетиция смерти».

Хотя Марина Цветаева считала иначе:

Тоска по родине! Давно

Разоблаченная морока!

Мне совершенно все равно —

Где совершенно одинокой

Быть, по каким камням домой

Брести с кошелкою базарной

В дом, и не знающий, что – мой,

Как госпиталь или казарма.

– Как сегодня ты оцениваешь американский период жизни? – спросила я его однажды. – Я имею в виду профессиональную деятельность в Штатах – преподавание в университете, сочинительство? Пожалуй, ты один из немногих, у кого здесь сложился имидж не только русского писателя, но и американского литератора. Несколько вещей, как известно, написаны тобой по-английски. Помню, как еще до отъезда ты переводил «Регтайм» Доктороу для журнала «Иностранная литература».

– Я отдал 21 год жизни американскому университету, точнее, преподаванию русской литературы