Война, мир и книги - Валерий Валерьевич Фёдоров

от представлений, характерных для классовых обществ. «Добросовестное служение вознаграждается – жалуется сувереном, а размер жалованья (содержания) должен быть пропорционален общепринятой в данном обществе значимости служения». Отклонения от этого принципа квалифицируются сословиями как «несправедливость». Особенно часто несправедливым считается «чрезмерное» обогащение, ведь «само понятие труда ради заработка чуждо сословному устройству». Вместо рыночной оплаты по труду и доходов от бизнеса здесь «доминируют институты довольствия, жалованья, сословной ренты, гонорара, пенсии, пайки и другие формы распределения ресурсов сообразно сословной принадлежности и статусу в сословии». Чем выше то и другое – тем больше человеку «положено», иное же несправедливо и вызывает законное общественное возмущение.

Вообще, «деление ресурсов составляет содержание общественной жизни» для сословий, тогда как в классовом обществе экономика основана «на конверсии ресурсов в капиталы и их расширенном воспроизводстве». Деление происходит через государство, поэтому жизни общества и государства становятся неразделимы, теряет смысл даже само различение этих двух сущностей: здесь все – государство и все – общество. Тем более речь не может идти о каком-то демократическом устройстве: это понятие совсем из другой жизни. «Классовой структуре общества соответствуют капиталистическая организация хозяйства, всеобъемлющий рынок с его товарами и деньгами и демократия. Сословной структуре соответствуют ресурсная организация хозяйственной жизни, локальные рынки – базары и такие формы согласования интересов, как сословные собрания и соборы». Реальная жизнь представляет собой сочетание классового и сословного принципов организации: даже в классовом обществе сохраняются элементы сословности, а сословное общество сосуществует с некоторыми элементами классовости. В жизни российского общества, утверждает автор, доминирует сословный принцип. Его торжество приходится на периоды стабильности и мира – именно тогда Россия определяется как «ресурсное государство, в котором ресурсы не преумножаются, а распределяются – делятся между сословиями». Наоборот, при исчерпании ресурсов и невозможности их приращения «происходят фазовые изменения сословной структуры – революции разного масштаба, при которых одни сословия исчезают, другие формируются, но уже на иной ресурсной базе».

Кордонский обращает внимание на дефицит в России политики как таковой, ее маловажность и неотделимость от социальных отношений. Ведь в капиталистическом обществе «погоду делают… отношения между богатыми и бедными, интересы которых представлены… политическими партиями». В сословном же обществе «политика и политические институты находятся на периферии социального устройства, режим считается авторитарным и недемократичным, личность и свобода реализуются в основном в рамках сословных институтов». Если нет личности вне сословной определенности, то нет и насущной необходимости в демократии как институте согласования интересов. При полном доминировании сословности социальное устройство синкретично, будь то корпорация, феод или «общенародное государство» (советская официальная терминология). Есть ли у нас шанс на замену сословной структуры классовой? Есть, и возникает он обычно перед революциями, которые разрушают сословную структуру. Увы, одновременно они разрушают и нарождающиеся классы, поэтому «классовая структура в России уже больше 100 лет не может сформироваться, ее сметают волны сословной жажды социальной справедливости, после которых на выжженном революциями социальном поле вырастают, как сорняки, новые сословия». Вот такая дурная бесконечность…

Сегодня Россия стоит на растяжке: не видно, «каким образом страна, не возрождая в полной мере – в ущерб рынку и демократии – ресурсное хозяйство и сословное устройство, сможет выйти из синкретической экономической-социальной-политической депрессии». Непонятно также, как она, «не развивая внутренний полномасштабный рынок, может взаимодействовать с транснациональными корпорациями и быть агентом мировых экономических процессов». Наша страна, самоорганизуясь как огромная корпорация, стремится «взаимодействовать с агентами глобального рынка как национальное государство». Поэтому она находится «в противофазе мироустройству, в котором рынки находятся как бы внутри государства, а корпорации – как бы вне их». Запутанность ситуации и непризнанность сословного характера нашего общества мешают выходу из этого тупика. «В актуальной реальности нет групп, с которыми люди могут себя однозначно идентифицировать… Маргинальность нашего общества всеохватывающая и проявляется в ослаблении институтов семьи и социализации, в наркотизации, алкоголизации, а также в повальном нецелевом использовании и расхищении ресурсов». Преодолеть аномию власть пытается, создавая новую структуру. По мнению Кордонского, эту реальность стоило бы признать – это позволило бы начать наконец решать не придуманные, а реальные проблемы, управлять социальными процессами, а не игнорировать их, совершенствовать существующие институты, а не изобретать или импортировать новые, для которых де-факто нет места в нашем обществе. Путь трудный, но потенциально продуктивный.

Владимир Шляпентох

Современная Россия как феодальное общество

Новый ракурс постсоветской эры

М.: Столица Принт, 2008

Замечательный советский, а затем (после эмиграции в 1979 г.) американский социолог Владимир Шляпентох известен методологическими работами по разным аспектам сбора и обработки социологической информации, но в 2008 г. он предпринял попытку содержательно разобраться с тем, что собой представляет постсоветская Россия. И пришел к выводу, что распространенные как в западных, так и в отечественных социальных науках (не говоря уже о СМИ и политических дискуссиях) определения слабо соотносятся с эмпирически наблюдаемой реальностью. Суверенная демократия? Нормальная страна? Криминальное общество? Все это, по мнению Шляпентоха, схватывает только отдельные, пусть и важные черты российского феномена, но не более того. В качестве инструмента для изучения происходящего гораздо лучше подходит «феодальная модель». Главный ее элемент – «слабость центральной власти. Эта слабость обуславливает другие феодальные элементы, в том числе появление множественных центров власти, усиление беззакония и коррупции в обществе, повышенная потребность в личной безопасности, растущая важность личных связей в политике и экономике». Эту модель Шляпентох развивает, изучая современную Россию в сравнении с государствами Запада, СССР и средневековой Европой.

Конечно, любые аналогии с прежде существовавшими обществами имеют свои ограничения – это автор прекрасно понимает. Он вообще высказывается против интегративно-системного подхода в духе Маркса, Вебера или Парсонса, утверждающего, что общество может быть построено только на одном типе социальной организации. Ему ближе подход сегментированный, который предполагает сосуществование в каждом обществе разных типов социальной организации. «Неоднородность современной России – это превосходный случай продемонстрировать, что одна модель не способна адекватно описать общество», – считает он. Однако в сочетании разные модели могут дать хороший эффект, и Шляпентох рекомендует использовать кроме общераспространенных (тоталитарной и либеральной) ту модель, которую обычно не применяют, – феодальную. Именно ее он считает оптимальной для анализа любого общества со слабой центральной властью (напомню, книга писалась в 2006–2007 гг.). Главной же проблемой современной России он называет «слабость постсоветского государства, что было обусловлено коррумпированностью политической верхушки и государственных органов, а также ограниченными ресурсами, которые имело в своем распоряжении правительство». Бессилие государства на фоне роста преступности и коррупции привело ко всеобщему неуважению к закону, и обществу потребовались альтернативные регуляторы социального поведения, будь то право сильного или личные связи. Итак, через оптику