Письма из Египта - Люси Дафф Гордон

Мы остановились в Эль-Мутане и хорошо поужинали в красивом доме Мунье, и они подарили мне кусок сахара. Мадам Мунье рассказала, как Рейчел провела с ними три месяца в Луксоре, в моём доме, где они тогда жили. Она так ненавидела это место, что, когда мы уезжали, она обернулась, плюнула на землю и прокляла это место, населённое дикарями, где она была смертельно скучна. Мадам Мунье искренне сочувствовал ей и считал, что ни одна приятная женщина не смогла бы жить с арабами, которые совсем не галантны. Она родом из Леванта и, я полагаю, сама наполовину арабка, но ненавидит здешнюю жизнь и мусульман. Когда я пишу это, я смеюсь, думая о галантерее и арабах в одном предложении, и бросаю взгляд на «моего брата» Юсуфа, который спит на циновке, совершенно обессиленный из-за симума (который дует) и поста, который он соблюдает сегодня, в канун Ид-эль-Кебира (великого праздника). Это самое прохладное место в деревне. Сейчас (в одиннадцать утра) в затемнённом диване всего 95,5° по Фаренгейту. Кади, Маон и Юсуф пришли ко мне вместе, а когда остальные ушли, он лёг спать. Омар спит в коридоре, а Салли — в своей комнате. Я один не сплю, но Симум ужасен. Артур целыми днями бегает, осматривает достопримечательности и рисует и совсем не страдает от жары. Я теперь не могу ходить, потому что песок натирает мне ноги.

Вторник, 17 мая. — Вчера Симум был ужасен, а прошлой ночью я спал на террасе, и мне было очень жарко. Сегодня в полдень подул северный ветер и оживил нас, хотя в моей комнате по-прежнему 40 градусов. Мой старый «прадедушка» зашёл на чашечку кофе с трубкой; он был проводником Бельцони, и его старший ребёнок родился за семь дней до того, как французы под предводительством Бонапарта вошли в Луксор. Он невероятно красив, подтянут и очень разговорчив, но вспоминает только старые времена и принимает меня за мадам Белзони. Он дедушка Магомед-эфенди, охранника этого дома, и прадедушка моего маленького Ахмета. Его внуки женили его на опрятной старушке, чтобы она о нём заботилась; он называет меня «моя госпожа внучка», а Омара — «Мустафа», и мы приветствуем его как «деда». Я бы хотел его нарисовать; на него так приятно смотреть. Вчера у старого Мустафы родился сын — его десятый ребёнок. Я должен пойти и поздравить его, а потом отправлюсь на корабль Артура и искупаюсь; матросы соорудят для меня отличный навес. У нас была хорошая лодка и отличная команда; один человек, Магомед, по прозвищу Алати (певец), прекрасно пел, к моей великой радости, и все были отличными парнями, спокойными и услужливыми; только его слуга был ленивым, грязным и тщеславным — коптом, испорченным итальянским образованием и греческими друзьями, который считал себя очень важным, потому что был христианином. Я удивлялся терпению и добродушию, с которыми Омар выполнял всю работу и терпел все его выходки. Однако в Асуане произошёл один грандиозный скандал. Мужчины соорудили для меня что-то вроде палатки, чтобы я могла купаться, перегнувшись через борт лодки, и Рамадан поймал копта, пытавшегося подглядывать, и чуть не задушил его. Омар назвал его «собакой» и спросил, не неверный ли он, а Макарий сказал ему, что я христианка, а не его гарем. Омар вышел из себя и обратился к старому капитану и всем морякам: «О мусульмане, разве я не должен был перерезать ему горло, если он осквернил благородную даму своими свиными глазами? Да простит меня Бог за то, что я так о ней говорю». Тогда они все обругали его свиньёй и неверующим и пригрозили высадить его на берег и оставить за его подлое поведение по отношению к благородной Харим. Омар рыдал от страсти, говоря, что я для него как «спина его матери» и что «как смеет Макарий брать моё имя в свой грязный рот» и т. д. Копт попытался пожаловаться на то, что его потом избили, но я дал ему понять, что ему лучше придержать язык, потому что я понимаю по-арабски, после чего он ускользнул.

23 мая 1864 года: миссис Остин

Миссис Остин.

Луксор,

Понедельник, 23 мая 1864 года.

Дорогая Муттер,

Я собирался написать вам через Артура Тейлора, который вчера утром уехал в Каир, но из-за симума я был настолько глуп, что едва смог закончить письмо Алику. Поэтому сегодня я начинаю рассказывать о чудесах здешнего сезона. Я отправился на остров Мустафы, чтобы провести день в палатке, или, скорее, хижине, из стеблей дурры и пальмовых ветвей, которую он соорудил там для обмолота и веяния. Он пригласил меня и «его величество» Маона на пикник. Только представьте, что шел дождь! Весь день шёл небольшой дождь, но его было достаточно, чтобы намочить всю пустыню. Я рассмеялся и сказал, что принёс с собой английскую погоду, но Маон покачал головой и высказал мнение, что мы страдаем от гнева Божьего. Летний дождь был настоящим ужасом. Однако мы утешились, и Мустафа позвал милого маленького мальчика, чтобы тот прочитал нам «благородный Коран» для развлечения. В знак уважения ко мне он выбрал главу о семье Амрана (историю Иисуса) и прочитал её с удивительной готовностью и точностью. К нам присоединился очень приятный человек из Шурафы в Гурне, и он был рад, что я отослал трубку, которую принёс мне Абдурахман (курить во время чтения или декламации Корана крайне неуместно). Он поблагодарил меня за уважение, и я сказал ему, что знаю, что он не стал бы курить в церкви или во время моей молитвы; зачем мне это делать? Меня довольно раздражает, что они всегда ждут от нас неуважения к их религии, в чём сами никогда бы не обвинили нас. Маленький мальчик был феллахом, сыном моего друга Омара, который потерял весь свой скот, но пришёл такой же приветливый и улыбающийся, как всегда, чтобы поцеловать мне руку и прислужить мне. После этого Маон прочитал вторую главу, «Корову», довольно гнусавым, дрожащим голосом. Я понял, что никто из присутствующих ничего не понял, кроме нескольких слов тут и там — не больше, чем я сам мог уловить, прочитав перевод. Я думаю, что это не более похоже на разговорный арабский, чем латынь на итальянский. После этого Мустафа, Маон, Омар и я сели за обеденный стол и хорошо