Император Юстиниан Великий и наследие Халкидонского Собора - Михаил Вячеславович Грацианский

предстоит здесь исследовать, насколько достоверными являются сведения Иоанна Эфесского[817]. Укажем, прежде всего, на некоторые особенности повествования самого Иоанна. С самого начала он обходит молчанием мотивы, которые подвигли Юлиана предпринять миссионерскую деятельность в Нобатии, а именно, что конкретно вызвало его «духовную ревность». Если принять во внимание положение, в котором находились в то время антихалкидониты в Константинополе, то подобное намерение должно скорее удивлять. Кроме того, не следует забывать, что Юстиниан с помощью Нарсеса уже создал почву для обращения Нубии[818].

Далее, вдохновленное духовной ревностью пребывание Юлиана в Нобатии продолжалось всего три года. После этого он вернулся в Константинополь к патриарху Феодосию и в последующие двадцать лет своей жизни уже не предпринимал никаких поездок к обращенному им народу[819]. Перед своим возвращением в Константинополь он поручил новокрещеных нобадов заботам епископа Фил Феодора. То, что ни его деятельность, ни деятельность Феодора не были особенно успешными, явствует из слов самих нобадов: они признавались, что христианскую веру смогли понять лишь благодаря усилиям Лонгина[820], который начал свою миссию более чем двадцать лет спустя, в 569 г.[821]

Другой вопрос, который обыкновенно ставится в связи с обращением Нубии, возникает по поводу сообщения мелькитского патриарха Александрийского X в. Евтихия[822]: «А было это потому, что с того времени, как патриарх Александрии Георгий бежал в Константинополь в третий год халифата Умара ибн аль-Хаттаба. И до тех пор, пока не стал патриархом Александрии Косьма в седьмой год халифата Хишама, пребывала кафедра Александрии без мелькитского патриарха, то есть на протяжении девяноста семи лет, и яковиты заняли все церкви как в Мисре, так и в Александрии. И когда нуждались нубийцы в епископах, то яковитский патриарх поставлял им епископов. И с тех пор нубийцы стали яковитами». В соответствии с его сообщением нубийцы были крещены сначала в халкидонское православие, однако позднее, когда кафедра православного патриарха в Александрии после арабского завоевания оказалась почти на сто лет вакантной, нубийцы были вынуждены обращаться за рукоположениями священников и епископов к Александрийскому патриарху-антихалкидониту, который единственный и был в наличии. Вопрос состоит в том, следует ли ему доверять. Достоверность этого сообщения уже неоднократно оценивалась многими исследователями[823]. В результате предпочтение отдается сведениям Иоанна Эфесского сравнительно со сведениями Евтихия[824]. Далее, на основании сведений Иоанна Бикларского утверждается, что одна из нубийских народностей, а именно макуриты, была обращена в христианство, по всей видимости, миссионерами-халкидонитами[825]. Все же остальные, с большой долей вероятности, были крещены их противниками[826].

Ниже мы бы хотели еще раз исследовать вопрос о крещении Нубии и по-иному оценить значение сведений Евтихия.

Нужно подчеркнуть, что в качестве источника по крещению Нубии в общем и целом можно привлечь лишь сведения Иоанна Эфесского. Наряду с ними сообщения Иоанна Бикларского и Евтихия хотя и представляют интерес, однако же должны в силу своего сравнительно малого объема и детальности отступить на второй план.

Укажем здесь и на то, что годы между 536 и 571 в отношениях между сторонниками и противниками Халкидонского Собора могут быть описаны как по большому счету мирные. Этот мир ни разу не нарушался крупными гонениями против антихалкидонитов. Если в эти годы и не была достигнута уния между обеими партиями, то это главным образом следует приписать расколу и спорам среди антихалкидонитов, у которых отсутствовало единство как по вопросу о лицах, так и по вопросу об учении. В это же время прохалкидонская партия, и во главе ее сам император, приложила все усилия к тому, чтобы утвердить севириан в качестве господствующего течения антихалкидонитов. Эта немалая антихалкидонская группировка была посредством целого ряда доктринальных уступок подготовлена к унии, которая, в конце концов, должна была быть заключена. Однако в силу отсутствия единства уже в рядах севириан уния сорвалась перед самым ее подписанием в 567 г. Впрочем, еще при жизни Юстиниана господствовала, так сказать, уния «по умолчанию», благодаря которой антихалкидониты, и особенно их верхушка в Константинополе, пользовались широкой веротерпимостью.

Таким образом, для императора была вполне приемлема миссионерская деятельность, проводимая теми антихалкидонитами, которые принадлежали к кругам, которым он вполне доверял и, судя по всему, уже не рассматривал в качестве противников или еретиков. Можно однозначно видеть, что оба миссионера-антихалкидонита, Юлиан и Лонгин, ничуть не пострадали от императора за свою деятельность, будь то во время жизни Феодоры или после ее смерти.

Иоанн Эфесский, который написал свою историю не ранее 578 г.[827], видел ситуацию уже иначе. Когда он приступил к записи своих сведений, вновь после долгого перерыва имели место преследования антихалкидонитов, которые затронули и его лично. Ему пришлось многое претерпеть, в том числе и заключение в тюрьму, впрочем, надо признать, впервые за всю его долгую антихалкидонитскую карьеру.

Когда в конце жизни он взялся за написаниие церковной истории, эти испытания явно повлияли на его способ подачи материала. Тем самым отношение к событиям недавнего прошлого, которое мы видим на страницах его истории, является позицией, которую он занимал лишь в конце жизни, в то время как его позиция в 40-е гг. иллюстрируется многочисленными сообщениями о его миссионерской деятельности в Малой Азии. Его деятельность там по времени, по всей видимости, точно совпадала с миссионерской деятельностью Юлиана в Нубии[828]. Судя по этим сведениям, антихалкидонит до мозга костей, Иоанн Эфесский крестил язычников в халкидонскую веру[829].

В таком случае можно с полным основанием предположить, что эти меры — а именно, отправка Иоанна в Малую Азию, Юлиана в Нубию и Иакова Барадея к Гассанидам — были скорее всего скоординированной акцией императора. И если мы совершенно точно знаем, что Иоанн крестил язычников в халкидонскую веру, то можно также не без основания предполагать, что и прочие миссионеры поступали сходным образом. Ввиду многочисленных указаний на тесные контакты, которые поддерживали эти трое с императорским двором, такое предположение выглядит полностью оправданным[830].

В свете всего вышесказанного сведения Иоанна Бикларского и Евтихия представляются легко объяснимыми. Иоанн подавал обращение одного нубийского племени как обращение в fides christiana и, как кажется, не делал в тот момент никакого различия между севирианским и прохалкидонским направлениями, как это, собственно, и подобало стороннику императора. Наиболее правдоподобным будет предположение, что он писал так потому, что нубийцы тогда были обращены либо в халкидонскую веру, либо в христианство в духе существовавшего в то время между двумя группами соглашения, при котором постановка и заострение спорных вероучительных моментов не допускались. Впрочем, таковые различия, вероятно, считались