Последний сын вольности - Михаил Юрьевич Лермонтов

8

Но что могло заставить их

Покинуть прах отцов своих

И добровольное изгнанье

Искать среди пустынь чужих?

Гнев Магомета? Прорицанье?

О нет! Примчалась как-то весть,

Что к ним подходит враг опасный,

Неумолимый и ужасный,

Что всё громам его подвластно,

Что сил его нельзя и счесть.

Черкес удалый в битве правой

Умеет умереть со славой,

И у жены его младой

Спаситель есть – кинжал двойной;

И страх насильства и могилы

Не мог бы из родных степей

Их удалить: позор цепей

Несли к ним вражеские силы!

Мила черкесу тишина,

Мила родная сторона,

Но вольность, вольность для героя

Милей отчизны и покоя.

«В насмешку русским и в укор

Оставим мы утесы гор;

Пусть на тебя, Бешту суровый,

Попробуют надеть оковы»,

Так думал каждый; и Бешту

Теперь их мысли понимает,

На русских злобно он взирает,

Иль облаками одевает

Вершин кудрявых красоту.

9

Меж тем летят за годом годы,

Готовят мщение народы,

И пятый год уж настает,

А кровь джяуров не течет.

В необитаемой пустыне

Черкес бродящий отдохнул,

Построен новый был аул

(Его следов не видно ныне).

Старик и воин молодой

Кипят отвагой и враждой.

Уж Росламбек с брегов Кубани

Князей союзных поджидал;

Лезгинец, слыша голос брани,

Готовит стрелы и кинжал;

Скопилась месть их роковая

В тиши над дремлющим врагом:

Так летом глыба снеговая,

Цветами радуги блистая,

Висит, прохладу обещая,

Над беззаботным табуном…

10

В тот самый год, осенним днем,

Между Железной и Змеиной[10],

Где чуть приметный путь лежал,

Цветущей, узкою долиной

Тихонько всадник проезжал.

Кругом, налево и направо,

Как бы остатки пирамид,

Подъемлясь к небу величаво,

Гора из-за горы глядит;

И дале царь их пятиглавый,

Туманный, сизо-голубой,

Пугает чудной вышиной.

11

Еще небесное светило

Росистый луг не обсушило.

Со скал гранитных над путем

Склонился дикий виноградник,

Его серебряным дождем

Осыпан часто конь и всадник.

Но вот остановился он.

Как новой мыслью поражен,

Смущенный взгляд кругом обводит,

Чего-то, мнится, не находит;

То пустит он коня стремглав,

То остановит и, привстав

На стремена, дрожит, пылает.

Всё пусто! Он с коня слезает,

К земле сырой главу склоняет

И слышит только шелест трав.

Всё одичало, онемело.

Тоскою грудь его полна…

Скажу ль? – За кровлю сакли белой

За близкий топот табуна

Тогда он мир бы отдал целый!..

12

Кто ж этот путник? русский? нет.

На нем чекмень, простой бешмет,

Чело под шапкою косматой;

Ножны кинжала, пистолет

Блестят насечкой небогатой;

И перетянут он ремнем,

И шашка чуть звенит на нем;

Ружье, мотаясь за плечами,

Белеет в шерстяном чехле;

И как же горца на седле

Не различить мне с казаками?

Я не ошибся – он черкес!

Но смуглый цвет почти исчез

С его ланит; снега и вьюга

И холод северных небес,

Конечно, смыли краску юга,

Но видно всё, что он черкес!

Густые брови, взгляд орлиный,

Ресницы длинны и черны,

Движенья быстры и вольны;

Отвергнул он обряд чужбины,

Не сбрил бородки и усов,

И блещет белый ряд зубов,

Как брызги пены у брегов;

Он, сколько мог, привычек, правил

Своей отчизны не оставил…

Но горе, горе, если он,

Храня людей суровых мненья,

Развратом, ядом просвещенья

В Европе душной заражен!

Старик для чувств и наслажденья,

Без седины между волос,

Зачем в страну, где всё так живо,

Так неспокойно, так игриво,

Он сердце мертвое принес?..

13

Как наши юноши, он молод,

И хладен блеск его очей.

Поверхность темную морей

Так покрывает ранний холод

Корой ледяною своей

До первой бури. – Чувства, страсти,

В очах навеки догорев,

Таятся, как в пещере лев,

Глубоко в сердце; но их власти

Оно никак не избежит.

Пусть будет это сердце камень —

Их пробужденный адский пламень

И камень углем раскалит!

14

И всё прошедшее явилось,

Как тень умершего, ему;

Всё с этих пор переменилось,

Бог весть, и как и почему!

Он в поле выехал пустое,

Вдруг слышит выстрел – что такое?

Как будто на смех, звук один,

Жилец ущелий и стремнин,

Трикраты отзыв повторяет.

Кинжал свой путник вынимает,

И вот, с винтовкой без штыка

В кустах он видит казака;

Пред ним фазан окровавленный,

Росою с листьев окропленный,

Блистая радужным хвостом,

Лежал в траве пробит свинцом.

И ближе путник подъезжает

И чистым русским языком:

«Казак, скажи мне, – вопрошает, —

Давно ли пусто здесь кругом?»

– «С тех пор, как русских устрашился

Неустрашимый твой народ!

В чужих горах от нас он скрылся.

Тому сегодня пятый год».

15

Казак умолк, но что с тобою,

Черкес? зачем твоя рука

Подъята с шашкой роковою?

Прости улыбку казака!

Увы! свершилось наказанье…

В крови, без чувства, без дыханья

Лежит насмешливый казак.

Черкес глядит на лик холодный,

В нем пробудился дух природный —

Он пощадить не мог никак,

Он удержать не мог удара.

Как в тучах зарево пожара,

Как лавы Этны по полям,

Больной румянец по щекам

Его разлился; и блистали

Как лезвеё кровавой стали

Глаза его – и в этот миг

Душа и ад – всё было в них.

Оборотясь, с улыбкой злобной