Иосиф Бродский. Годы в СССР. Литературная биография - Глеб Морев

«или из других источников с целью улучшить новое издание»[682]. В конце 1967 года Клайн даже рассматривал Кьюница как одного из возможных авторов призванного заменить предисловие Струве «аполитичного введения» к переизданию книги Бродского, наряду с американскими поэтами «с репутацией Роберта Лоуэлла или Питера Вирека»[683].

Несмотря на то что с декабря 1967 года Филиппов формально не работал у Клайна, он некоторое время оставался одним из его советников в вопросах редакционной политики[684]. Несомненно, именно Эдвард Клайн был тем человеком, перед кем Филиппов планировал «поднимать вопрос» об уместности переиздания книги стихотворений Бродского в новых условиях.

Однако в сложившейся к лету 1968 года ситуации, когда, с одной стороны, ужесточились политические условия культурной жизни в СССР, а с другой – Джордж Клайн наладил с автором «живой» контакт, решающим в вопросе переиздания – для обоих Клайнов и для Филиппова – становилось мнение самого Бродского.

3

Во время пребывания в Ленинграде 20–27 июня 1968 года Джордж Клайн несколько раз встретился с Бродским. Несмотря на существовавшие у Клайна сомнения, поэт сразу и безоговорочно высказался за издание своих стихов на Западе. Причем речь шла уже не о переиздании (пусть и в ином составе) «Стихотворений и поэм», а о выпуске новых книг – составленного и подготовленного самим автором сборника стихотворений на русском языке и отдельного издания выполненных Клайном переводов Бродского на английский[685].

Отдельные издания переводов Бродского на другие языки стали появляться с 1966 года[686]. Из письма подруги Бродского Вероники Шильц автору предисловия к французскому сборнику Бродского «Collines et autres poèmes» поэту и журналисту Пьеру Эмманюэлю следует, что Джордж Клайн и Пьер Эмманюэль встречались во второй половине 1967 года (после знакомства Клайна с Бродским в Ленинграде в августе) – эта встреча явно была следствием интереса Бродского к людям, причастным к выходу его переводов во Франции (книга была выпущена без ведома автора)[687]. Письмо Шильц Эмманюэлю, написанное ею по просьбе Бродского, подтверждает и детализирует этот интерес.

Вероника Шильц писала Пьеру Эмманюэлю 9 декабря 1967 года:

Насколько я знаю, вы недавно встречались с господином Клайном, американским профессором и переводчиком Бродского. Наверняка он сообщил вам о радости поэта быть переведенным – и хорошо переведенным – на французский. В то же время Бродский сожалеет, что французскому читателю известен исключительно по своим юношеским стихотворениям, к которым он теперь относится прохладно, если не сурово.

Кроме того, хотя это не вопрос первой необходимости, Бродский интересовался, сможет ли публикация «Холмов» принести ему какие-либо материальные выгоды, например, есть ли возможность открыть для него «счет», для передачи ему – когда такая оказия представится – каких-нибудь вещей (в основном, его интересуют книги).

Разумеется, все эти дела требуют предельной осторожности. Человек, который возьмется что-то передавать, может навсегда лишиться своей визы [в СССР], а получатель… Недавние примеры показали, что советский писатель, публикующийся за границей, становится преступником, если помимо «предательства» может быть уличен еще и в финансовых связях с Западом[688]. Но я все же передаю этот вопрос от имени Бродского[689].

Помимо переданного через Шильц экземпляра выпущенного издательством Seuil сборника (очевидно, с авторскими исправлениями и комментариями[690]), Бродский адресует Эмманюэлю ряд вопросов, демонстрирующих его стремление поставить начавшийся «стихийный» процесс переводов и публикации его текстов на Западе под авторский контроль[691] и придать ему максимально возможный (в условиях не защищенных никакими соглашениями авторских прав и репрессивной политики советского режима против несанкционированных им изданий на Западе) «традиционный» характер – когда автор, определяя отбор текстов для перевода, становится бенефициаром публикации в плане приобретения не только символического, но и, по возможности, рыночного капитала.

Принятое через полгода после письма Вероники Шильц Пьеру Эмманюэлю решение Бродского о публикации на Западе нового сборника стихотворений на русском языке с точки зрения нарушения насаждаемых властью социокультурных конвенций было, разумеется, радикальным шагом вперед по сравнению с заботой об изданиях своих переводов. Для Бродского оно означало отказ от принятой им за основу после возвращения из ссылки модели литературного поведения, подразумевающего инкорпорацию в систему советской литературы, – требуемая для этого мера политического и эстетического компромисса оказалась для поэта неприемлемой.

Выход на Западе авторизованного сборника стихотворений на русском языке полностью закрывал возможности официальной литературной социализации в СССР. Для Бродского это, однако, как мы увидим, не означало открытого политического противостояния системе и/или установки на абсолютную десоциализацию – в виде стремления к эмиграции из Советского Союза или к андеграундному существованию в нем. Решение о выпуске «Остановки в пустыне» – такое наименование получила новая книга – явилось действительно лишь точкой («остановкой»), знаменующей конец одного и начало следующего периода социального творчества, вехой в процессе поисков поэтом оптимальной социокультурной ниши в «пустыне», как метафорировал Бродский окружавшую его реальность конца 1960-х.

4

«Остановка в пустыне» —

первая книга, при подготовке которой Бродский обладал властью редактора и составителя <…> он отобрал стихи и продумал их последовательность, а также дал названия шести пронумерованным разделам («Холмы», «Anno Domini», «Фонтан», «Остановка в пустыне»[692], «Горбунов и Горчаков», «Переводы»)[693].

Титулом книги стало название одного из программных текстов Бродского – написанного в первой половине 1966 года стихотворения «Остановка в пустыне».

30 января 1968 года Бродский прочитал его в Белом (Большом) зале ленинградского Дома писателей на «Вечере творческой молодежи». Выбор текста и вся композиция вечера отражали новый статус Бродского на ленинградской (по меньшей мере) литературной сцене.

В чтении, вызвавшем небывалое внимание публики (зал, по свидетельствам очевидцев, был переполнен[694]) и организованном «Экспериментальным литературным объединением», созданным Б. Б. Вахтиным при Секции прозы ЛО СП РСФСР, принимали участие (в порядке выступления) Владимир Марамзин, Александр Городницкий, Валерий Попов, Татьяна Галушко, Елена Кумпан, Сергей Довлатов, Владимир Уфлянд[695], Иосиф Бродский[696]. Бродский, особое место которого среди выступавших было подчеркнуто тем, что его чтение явно было запрограммировано организаторами как композиционная точка или своего рода апофеоз вечера, выступил с откровенно «идеологическим» текстом, охарактеризованным позднее Львом Лосевым как «медитация об исторической судьбе России, находящейся на распутье между эллинизмом и „азиатчиной“»[697].

Бродский выразительно ограничил свое чтение «Остановкой в пустыне»[698]. Это, наряду с финальным местом в ряду выступавших и сравнительно редким жанром (не говоря о тематике) медитативного «длинного стихотворения» (по авторскому определению) должно было отделить – и эффектно отделило – Бродского от остальной поэзии и поэтов, представленных на вечере[699]. Один из близких друзей Бродского, Рамунас Катилюс вспоминал: