Иосиф Бродский. Годы в СССР. Литературная биография - Глеб Морев

факто(ро)м общественной жизни, адресант неизбежно (а в случае Солженицына сознательно) становился политическим актором. Для Бродского – с его идеей «надполитической» субъектности и автономности Поэта – это было неприемлемо.

«Я поэт, а не мятежник. Политических стихов я не пишу»[633], – подчеркнул он в разговоре со Стэнли Кьюницем в апреле 1967 года. Упоминание в Заявлении в ЛО СП РСФСР «удушливой обстановки подпольщины и скандала» – сделанное после недавнего «процесса четырех» и продолжавшейся всю весну 1968 года истерической кампании в советской прессе[634] против авторов (и самой практики) писем в защиту осужденных – также призвано было сигнализировать о неприятии Бродским не только репрессивного давления государства, но и складывающихся в СССР форм политического/общественного сопротивления этому давлению.

При заметной общности поэтики писем Солженицына и Бродского их прагматика остается различной – свою коммуникацию с властью Бродский, сознательно избегая любой – советской или антисоветской – «коллективности» или «партийности», изначально выстраивает как персональную, отражающую его частную позицию (что получит потом подтверждение в двух его письмах – неотправленном [1970] и отправленном [1972] – Л. И. Брежневу). На фоне многочисленных общественных протестов (основным инструментом которых были открытые письма) против ширящихся в СССР репрессий инакомыслящих (в числе которых были знакомые Бродскому люди[635]) принципиальным для него остается нежелание пополнять ряд героев этих политических кампаний; в этом контексте следует понимать сказанное им Сергееву:

Андрей Яковлевич, запомните, если меня снова посадят, прошу, чтобы за меня никто не хлопотал. Так всем и говорите, такова моя воля, это мое персональное дело[636].

Именно здесь истоки данной в Нобелевской лекции 1987 года автохарактеристики Бродского, как «человека частного и частность эту всю жизнь какой-либо общественной роли предпочитавшего»[637].

В соответствии с этими предпочтениями Заявление Бродского в Ленинградское отделение СП РСФСР, будучи выразительным свидетельством общественной жизни СССР второй половины 1960-х и принципиальным документом эволюции литературной позиции самого Бродского, осталось неизвестным даже близкому кругу его друзей и впервые публикуется на этих страницах.

13

Из истории прохождения в издательстве рукописи «Зимней почты» понятно, что с начала 1968 года позиция Ленинградского отделения СП РСФСР и позиция Ленинградского отделения издательства «Советский писатель» относительно книги стихотворений Бродского расходятся. Судя по привлечению издательством к рецензированию рукописи связанного с органами госбезопасности поэта Авраменко, в деле запрета «Зимней почты» КГБ работал с «Советским писателем» напрямую, минуя руководство ЛО СП.

Именно неинформированностью о позиции КГБ руководства ЛО СП – в лице первого секретаря Д. А. Гранина и его заместителя О. Н. Шестинского – объясняется, на наш взгляд, факт положительной оценки ими рукописи Бродского – после получения Граниным личного письма Бродского от 19 февраля 1968 года с информацией об отказе издательства от дальнейшей работы над книгой. О поддержке книги Бродского членами ЛО СП РСФСР после его обращения к Гранину свидетельствуют и данные, приведенные А. Успенской:

<…> на заседании правления ЛО Союза писателей А. В. Македонов говорил, что его творчество – «явление, получившее большой и даже международный резонанс, об этом нельзя молчать»; на редсовете 6 марта 1968 года Л. Н. Рахманов поднял вопрос, почему книга выпала из плана выпуска 1969 года[638].

В январско-февральском выпуске польского эмигрантского журнала Kultura за 1968 год появилось хроникальное сообщение, датированное 10 декабря 1967 года: «Знаменитый молодой русский поэт Иосиф Бродский снова арестован в Ленинграде»[639]. Переводчик Бродского Джордж Клайн вспоминает, что на самом деле речь шла не об аресте, а о «допросе» Бродского в КГБ[640]. Если считать заметку в польском издании не вовсе безосновательной, то, на наш взгляд, речь идет не о допросе, а о так называемом приглашении в органы КГБ[641] для беседы, во время которой перед Бродским и мог быть поставлен вопрос о необходимости публичного осуждения зарубежных публикаций.

По воспоминаниям А. Я. Сергеева, весной 1968 года – синхронно с подготовкой Заявления в ЛО СП РСФСР – Бродский посещает в Москве отдел культуры ЦК КПСС, встречается с помощником секретаря ЦК П. Н. Демичева[642], ранее уже участвовавшего в его судьбе[643], и договаривается о приеме у него, однако в последний момент, несмотря на то что «был предельно нацелен на визит»[644], от встречи с Демичевым отказывается (по словам Сергеева – под его нажимом). В тогдашних условиях – когда аудиенции у Демичева искали многие деятели советской культуры[645] – подобное действие неизбежно должно было ощущаться как демарш.

Попытка Бродского отклониться от модельной к концу 1960-х годов советской практики и отстоять некоторую автономию писателя от государства воспринималась охранительными инстанциями режима – даже при условии отсутствия у автора чуждых системе в политическом смысле высказываний – как враждебная. Отказ Бродского от ритуального осуждения собственных зарубежных публикаций, уклонение его от роли просителя на (несостоявшемся по его вине) приеме у секретаря ЦК, постоянные контакты с иностранцами[646] – сумма этих факторов сигнализировала для КГБ о потенциальной опасности предоставления Бродскому возможностей «официального» советского писателя, открываемых отдельным изданием его стихотворений. В идеологической атмосфере 1968 года Заявление Бродского в ЛО СП РСФСР окончательно сделало появление его книги невозможным.

В условиях брежневского консервативного поворота, официально обозначенного на апрельском пленуме ЦК КПСС 1968 года, готовящегося разгрома «Пражской весны» и оккупации Чехословакии обсуждавшаяся Бродским и Андреем Сергеевым три года назад – в иной общественно-политической ситуации – жизнь «без утопий» требовала компромиссов, которые, по словам Солженицына (уместным здесь не в последнюю очередь потому, что, при всей эстетической далекости друг от друга[647], и его и Бродского уже в этот период объединяет ощущение избранничества и в высшей степени осознанное отношение к своему жизненному тексту), «порочили <…> биографию»[648] автора.

Бродский нуждался в новой – и в историко-культурной ретроспективе как раз утопической – модели литературного существования.

Глава VII. «Остановка в пустыне»

1

Точка в истории с неизданием «Зимней почты» была поставлена 1 октября 1968 года, когда в ответ на запрос из правления Ленинградского отделения СП РСФСР, где в июле было зарегистрировано и, согласно правилам бюрократии, ждало ответа заявление Бродского, директор и главный редактор Ленинградского отделения «Советского писателя» сообщили, что рукопись возвращена автору. Ответственность при этом (в полном противоречии со смыслом Заявления Бродского) была возложена на поэта, якобы «демонстративно потребовавшего возвращения его рукописи»[649]. Это противоречие, однако, уже никого не волновало – к концу сентября истинные причины и инициаторы запрещения сборника Бродского были, очевидно, руководству Ленинградского отделения СП РСФСР ясны, и его переписка с издательством по этому поводу носила сугубо формальный характер.

В том же