Гражданин Бонапарт - Николай Алексеевич Троицкий

Между тем «вся армия, весь город», по мнению Гертруды Кирхейзен (должно быть, это явное преувеличение), скажу так, многие и в армии, и в городе Милане знали о прелюбодеянии мадам Бонапарт с каким-то капитанишкой. А близкие к Наполеону люди — и о равнодушии Жозефины к мужу («чудо-генералу»!). Среди этих людей оказались тогда в Милане не только брат Наполеона Жозеф, но и его сестра Полина, которая приехала к брату вместе с матерью и успела очаровать всю «когорту Бонапарта». Жозефина в те дни не могла без гримас ревности слышать, как солдаты её мужа поют:

Твердыни Бонапарт берёт,

Полетта все сердца пленяет[578].

Что касается мамы Летиции, то она, с её моральной строгостью, сразу невзлюбила ветреную Жозефину и упорно называла её «мадам Богарне». Все они переживали за Наполеона и пытались открыть ему глаза на супружескую неверность его «маленького чудовища», вернуть его из «Елисейских полей» на миланскую землю.

Наполеона задевало, конечно, хладнодушие Жозефины. Писала она ему — как ранее из Парижа, так и теперь из Милана — редко и сдержанно. «Твои письма холодны, точно им по пятидесяти лет! — упрекает он её с досадой и болью. — В них только дружеские чувства поздней поры жизни. Фуй, Жозефина!»[579] Но поверить в измену Жозефины, представить это себе он не мог — до тех пор пока не наступило 27 ноября 1796 г. Заглянем в тот день, чтобы закрыть тему «Наполеон и Жозефина в Италии».

Итак, 27 ноября, в субботу, счастливый после блистательной победы при Арколе, Наполеон приезжает в Милан. Буквально врывается во дворец Сербеллони, взлетает по лестнице на галерею второго этажа, где располагались их спальные комнаты и будуар Жозефины, и там узнаёт от прислуги: Жозефина уехала в Геную, где занимался тогда армейскими поставками капитан Шарль. Наполеон всё понял. Сигналы его родных и друзей об измене Жозефины, казавшиеся ему ранее неправдоподобными, подтвердились. «Я лечу в твои покои, — пишет он ей в тот же день с горечью отчаяния, — я ведь бросил всё, чтобы увидеть и обнять тебя. Но тебя здесь нет <…>. Я не прав, что требую от тебя любви, равной моей: можно ли требовать, чтобы кружева весили столько же, сколько золото? Но я всё-таки заслуживаю уважения к себе и бережливости с твоей стороны»[580].

Все дни с 27 ноября до 1 декабря, когда Жозефина вернулась к нему в Милан из Генуи, расставшись там с Шарлем, Наполеон был сам не свой от пережитого потрясения. На него было страшно смотреть: «Бонапарт бледен, худ — кожа да кости, глаза у него блестят, как в лихорадке», — с тревогой говорил о нём прибывший к нему из Парижа от Директории генерал А.Ж.Г. Кларк[581].

По воспоминаниям герцогини Л. д'Абрантес, Наполеон будто бы даже «хотел убить своего соперника», но едва ли он мог унизить себя до такой степени. Как главнокомандующий он повелел расследовать финансовые операции армейских поставщиков и, как только обнаружилась причастность капитана Шарля к мелкой афере с деньгами для армии, тот «был исключён из списка офицеров и отослан в Париж»[582].

Жозефина, вернувшись из Генуи и увидев, сколь мучительна боль Наполеона от её измены, словно прозрела: бросилась к нему в объятия и с того дня стала нежна с ним, как никогда ранее. Но «коготь ревности (по выражению А. Кастело) уже оцарапал его сердце». На этот раз он простит ей измену и будет с ней вновь нежным и любящим. Но теперь без прежней страсти и поклонения. Ещё недавно Жозефина писала о нём своей тётке Мари Эжени де Реноден: «Муж целыми днями восторгается мною, как будто я — божество»[583]. Теперь она перестала быть для него божеством. Он ещё любит её, но уже просто — как женщину.

Вернёмся, однако, к боевым действиям Итальянской армии Наполеона Бонапарта летом и осенью 1796 г.

4. Триумф

Любовные страсти отвлекали Наполеона от его военных забот, но не настолько, чтобы притупилась в нём острота полководческой реакции на такие заботы. Он не терял контроля над положением дел на фронте, старался проникнуть в планы Д.-С. Вурмзера и настойчиво требовал у Директории подкреплений, обещанных ему в апреле, но так и не прибывших до августа. А тем временем Вурмзер, располагая двойным перевесом в силах, «приступил к выполнению своей миссии — с боями прийти на помощь Мантуе и затем выгнать французов из северной Италии»[584].

План австрийского наступления на Мантую составил начальник штаба Вурмзера, тогда ещё полковник Франц Вейротер (1755–1806) — ученик знаменитого австрийского фельдмаршала Ф.-М. Ласси, будущий генерал, служивший в 1799 г. в штабе у А.В. Суворова, а в 1805 г., перед битвой при Аустерлице, у М.И. Кутузова. Согласно этому плану, австрийские войска должны были идти к Мантуе двумя колоннами, одну из которых численностью в 32 тыс. человек возглавлял сам Вурмзер, а другую — около 20 тыс. человек — генерал Петер-Витус Кважданович, ещё один ветеран Семилетней войны. Две колонны, следуя разными дорогами, по замыслу Вейротера, должны были дезориентировать французское командование и обеспечить себе больше возможностей для любого манёвра[585].

Наполеон, со своей стороны, задумал разбить обе австрийские колонны порознь. Для начала он 31 июля снял осаду Мантуи: по его приказу дивизия Серрюрье «сожгла осадные лафеты и платформы, побросала порох в воду, зарыла в землю снаряды, заклепала орудия»[586] и присоединилась к дивизиям Массена и Ожеро. Силами трёх дивизий Наполеон ударил по колонне Кваждановича и в двух сражениях — 1 августа у Сало и 3 августа у Лонато — разгромил её. Кстати, вечером 4 августа под Лонато случился трагикомический эпизод. Три батальона австрийцев (не менее 4 тыс. человек), поспешно отступая с поля боя, заблудились и вышли вновь к Лонато с противоположной стороны, когда Наполеон только что въехал туда с охраной из 1200 «гидов». Австрийцы прислали к нему парламентёра с требованием сдать им город. О том, что и как было дальше, читаем в записках Наполеона.

«Наполеон приказал своему многолюдному штабу сесть на коней, затем привести к нему офицера-парламентёра и развязать ему глаза среди шумного движения главной квартиры. «Скажите своему генералу, — заявил ему