Гражданин Бонапарт - Николай Алексеевич Троицкий

Наполеона. Во-первых, впечатляли дерзость замысла и мастерство его исполнения, которые продемонстрировал Наполеон. «Бесспорно, — считал Клаузевиц, — никакой боевой подвиг не вызвал такого изумления во всей Европе, как эта переправа через Адду»[532]. Именно после Лоди пленный австрийский офицер так сетовал на судьбу: «Здесь нет возможности что-либо понять; мы имеем дело с молодым генералом, который всегда то перед нами, то в нашем тылу, то на нашем фланге. Никогда не знаешь, как расположить свои силы. Такой способ действий на войне невыносим и противоречит всем правилам»[533]. Но что важнее, битва при Лоди, вызвавшая у французов, по выражению того же Клаузевица, «изумительный энтузиазм», во многом предопределила победоносный для них исход Итальянской кампании. Северная Италия, исстрадавшаяся от австрийского гнёта, уже склонялась под их знамёна. 11 мая Наполеон докладывал члену Директории Лазару Карно: «Битва при Лоди, мой дорогой Директор, отдала Республике всю Ломбардию <…>. Вы можете считать в Ваших расчётах, как если бы я был в Милане»[534]. Действительно, уже на пятый день после Лоди Наполеон триумфально вступил в Милан.

А пока воины Итальянской армии праздновали победу и славили своего «чудо-генерала». Со дня битвы при Лоди он станет их кумиром. Вечером 10 мая, сразу после победы, самые авторитетные солдаты-ветераны собрались на совет и присвоили главнокомандующему своё, самое младшее воинское (унтер-офицерское) звание — капрала. Отныне и навсегда он станет для них «маленьким капралом», хотя они и будут повышать Наполеона в чинах и уже после битвы при Кастильоне, 5 августа 1796 г., произведут его в сержанты. Их тогда восхищал не столько полководческий дар, в чём они мало разбирались, сколько личный героизм главнокомандующего, его умение воодушевить солдат и вести их за собой хоть в самое пекло.

Тогда у всех солдат Итальянской армии был на устах рассказ о том, как перед атакой моста Наполеон стоял рядом со статуей св. Иоанна Непомука (покровителя мостов) и как в тот момент австрийским ядром оторвало голову у статуи. После битвы Наполеон велел восстановить статую[535].

Сам Наполеон после Лоди «кристаллизовал (по выражению Д. Чандлера) своё честолюбие». На острове Святой Елены он так вспоминал об этом: «Только после Лоди у меня родилась мысль, что я мог бы стать, пожалуй, решающим лицом на нашей политической арене. Первая искра честолюбия появилась тогда»[536].

15 мая 1796 г. войска Наполеона торжественно вступили в Милан. Наполеон был на коне по кличке Бижу (Прелесть). Он въезжал в город впереди полковых колонн своих солдат через триумфальную арку, украшенную плакатом: «Героическая французская армия! Добро пожаловать!» Да, жители Милана встречали его как освободителя от австрийской тирании. Они уже знали, что правитель Ломбардии австрийский эрцгерцог Фердинанд (брат императора Австрии) со свитой и жандармами бежал из города. Миланцы тут же «прикололи на стены его дворца издевательскую надпись: «Этот дом сдаётся внаём. Ключи можно спросить у французского комиссара Саличетти»»[537].

Толпы народа с гирляндами цветов, ликующие женщины и дети приветствовали французских солдат и особо — их главнокомандующего. Архиепископ ломбардский и главы декуриона (городского правления) вручили Наполеону ключи от города и герб Милана. В тот же вечер на главной миланской площади было торжественно воздвигнуто символическое Древо Свободы, а на банкете у архиепископа Наполеон выступил с пламенной речью по-итальянски: «Отныне вы свободны, и свобода вам будет гарантирована ещё в большей мере, чем французам. Милан станет вашей столицей <…>. Если Австрия сюда сунется, не бойтесь — я с вами!»[538]

Казалось, всё идёт у Наполеона, как надо, словно в популярной тогда у французов песне «Ça ira!»[539]. Но, вступая в Милан, победоносный освободитель Ломбардии ещё не остыл от пережитого им накануне уязвления со стороны Директории. Дело в том, что 13 мая, на пути от Лоди к Милану, когда его солдаты радовались одержанным победам, он получил от Директории приказ о разделе Итальянской армии на две: одна из них останется на севере Италии и поступит под командование генерала Франсуа Этьена Кристофа Келлермана (победителя при Вальми), а другая, во главе с Бонапартом, пойдёт на Рим и Неаполь, против папы Римского. Наполеон воспринял этот приказ как оскорбление и уже 14 мая отправил в Директорию на имя Л. Карно резкий ответ. «Келлерман будет командовать армией так же, как и я, — писал он, — ибо никто более меня не убеждён, что победы завоёвываются героизмом солдат, но я считаю, что соединить Келлермана и меня в Италии — значит, потерять всё. Я не могу охотно служить вместе с человеком, считающим себя первым генералом в Европе, а кроме того, я уверен, что один плохой командующий лучше, чем два хороших». Не впрямую, но доходчиво он угрожал Директории своей отставкой: «Каждый ведёт войну, как умеет <…> Вдвоём мы будем вести её плохо»[540].

Разумеется, Наполеон учитывал, что после Лоди его репутация как военачальника затмила собой репутацию всех остальных полководцев Франции, ибо он за два месяца Итальянской кампании добился больших успехов, чем они вместе взятые за четыре года после битвы при Вальми. «Если бы они только осмелились, — говорил он позднее о возможном решении членов Директории отправить его в отставку, — то вся Франция восстала бы против них»[541]. Директория это поняла. «Бессмертная слава победителю при Лоди! — гласит её письмо к Наполеону от 21 мая. — Ваш план — единственный, которому необходимо следовать. Директория тщательно обсудила этот вопрос и решила его положительно»[542]. А.3. Манфред резонно усмотрел в этом решении Директории не только пиетет к «бессмертной славе победителя при Лоди», но и корысть. У Франции в то время армия Бонапарта была единственной, регулярно присылавшей в Директорию не только победные сводки и воинские трофеи, но и деньги золотом. «Через несколько дней после вступления в Милан Саличетти сообщил Директории, что завоёванные области уже заплатили 35 миллионов. Могла ли Директория отказаться от такого важного источника пополнения пустой казны, а заодно, может быть, и собственных карманов? Обеспечит ли этот непрерывно поступающий из Италии золотой поток другой генерал? Это было сомнительно. Журдан и Моро не только не присылали золото — их армии требовали больших расходов»[543].

Генерал Келлерман согласился с доводами Наполеона в пользу единоначалия и даже прислал к нему служить под его командованием своего сына Франсуа Этьена — тогда полковника, который уже в 1797 г. станет генералом и позднее отличится в битвах при Арколе, Риволи, Маренго, Аустерлице, Дрездене, Ватерлоо.