Виктор Васнецов - Екатерина Александровна Скоробогачева

«Киев, 1 мая 1893 г.

<…> По собору все идет своим чередом – работаю, только погода на днях мешала работать – темно было[429]. К тебе следующая моя просьба: в передней стоит нераскупоренный ящик с медными досками для Царских врат[430], так ты передай его посыльному от Постникова[431] для загрунтовки. Он хотел послать за ними и взял от меня адрес. Ему заказаны уже доски и для иконостаса – наконец-то!»[432]

Предельно напряженный рабочий график не исключал его от заботы о близких, в том числе об Аполлинарии, творчеством и участием в выставках которого он по-прежнему интересовался, сопереживал, давал советы, сохранившиеся в их переписке.

«Ап. M. Васнецову.

Киев, 21 февраля 1893 г.

<…> Немножко не радует отношение к тебе передвижников, а, впрочем, дуй их горой!

На всякое чихание не наздравствуешься.

Гораздо важнее холодное отношение к картинам Павла Мих[айловича][433] – это действительно стоит задумчивости. Должно быть, его сильно забрали в руки коренники передвижные. Одно, впрочем, важное обстоятельство нужно себе отметить; не следует готовить к выставке и ставить много картин, более двух больших ни в каком случае не следует ставить – внимание не разбрасывается»[434].

В 1894 году Виктор Васнецов создал во Владимирском соборе 15 композиций и 30 отдельно стоящих фигур святых, не считая многочисленных, сложных по гармоничной структуре орнаментов. Виктор Михайлович порой сам не понимал, как справился со столь грандиозным замыслом и говорил: «Меня сохранил Господь». Пребывая в Киеве, он живо интересовался всеми деталями жизни семьи, был в курсе всех домашних дел и продолжал тяготиться бытовой неустроенностью супруги и детей на съемной московской квартире, что подтверждает одно из писем Александре Владимировне:

«Киев, 7 мая 1893 г.

<…> Просто работа из рук валится, когда подумаешь, что дома делается. <…> Как только сможете, так и поезжайте в Абрамцево, только предварительно напиши Алексеичу, чтобы дом вычистили и протопили несколько раз. Хлопот-то сколько! Ну, Бог поможет! <…> Николаю Владимировичу[435] поклон! Поместить его можно и в зале, поставить большой диван из моей комнаты. Он, конечно, не должен тебе мешать переезжать в Абрамцево. Можно переехать и до Мамонтовых – что делать»[436].

Все той же неуспокоенностью художника в отношении продвижения храмовых живописных работ и жизни его семьи наполнены и другие его письма. В одном из них он подробно рассказывал о выполненных росписях, исполнял тогда одну из сложнейших по иконографии композиций, известных со времен Древней Руси, «Страшный суд»:

«Киев, 16 мая 1893 г.

<…> Я работаю усердно – “Страшный Суд”, можно сказать, уже за половину перевалил. Праздникам не особенно радуюсь, хотя и устал. Впрочем, делаю сегодня последний эскиз для столбов. Костенко[437] на столбе уже “Юродивого” написал и начал “Андрея Боголюбского”. Словом, идет в работе все покуда как следует. <…> Собираемся сейчас к Праховым – там, вероятно, то же, что и всегда. Были на днях у нас Платоновы, вечером будем чай пить. Авд. Серг., видя, что я очень беспокоюсь о тебе, тайком спросила меня – не ожидается ли, дескать, прибавления в семье? – вот какая смешная старуха она! Она очень тебе кланяется. У Менков еще не был»[438].

То же беспокойство, переходящее порой в сильную тревогу, звучало и в других его письмах к родным. Так он обращался к жене в послании, датированном 8 мая:

«Киев, 8 мая 1894 г.

Дорогая моя мама,

получил твое и второе письмо, а сегодня утром, в воскресенье, кажется, что уже давно но получал. Очень меня беспокоит здоровье детей. <…> Я недавно телеграфировал Аполлинарию – выдать Приемышеву для Мальцова[439] за стекла 231 р. Как твое-то здоровье – много, должно быть, муки и беспокойства. Нет ли известий от Марьи Ивановны? Как Мамонтовы? – им, когда увидишь – поклон.

В соборе работаю усердно с 8 до 12 и с 3 до 6, одну картину – “Еву и Змия” – кончил почти.

Был у Платоновых – кланяются тебе очень. У Менков еще не был; на днях был день рождения их девочки, но я так устал, что вечером не хотелось двинуться. Побываю у них поскорее. <…> Номерная жизнь у меня в полном ходу – но вечерам устаю, идти никуда не хочется, тяжко и скучно. Вчера, в субботу, образа[440] я уже получил, за скорую доставку благодарю Российское Общество»[441].

Те ми же заботами наполнено письмо, которое он адресует семье, а в первую очередь супруге всего через два дня:

«A. В. Васнецовой.

Киев, 10 мая 1894 г.

Милая и дорогая моя мама,

спасибо тебе, что ты не ленишься писать. Радуюсь и поздравляю Марью Ивановну[442] с приездом. <…>

Образа получены и вставлены в иконостас, они не проиграли, хотя работы в них много. На хорах скоро кончу и приступлю потом, может быть, к образам и, может, и к столбам. На столбах тоже еще много работы. На днях будет Комитет и я, кажется, рискну денег попросить. Новый председатель Федоров[443] на первое впечатление – ничего себе. Теперь здесь Постников вешает громадные люстры, так что на столбах много в образах будет закрыто. Мих[аил] Вас[ильевич Нестеров] иконостасы кончил и очень хорошо – боюсь, что скоро уедет в Уфу, – тогда мне одному будет скучновато. Он кланяется тебе, Марье Ивановне и деткам. А как у них, моих миленьких, дела идут? <…> Насчет дома все беспокоюсь – боюсь, что запоздают, особенно печки[444]. С Марьей Ив[ановной] съездите посмотреть и напиши, как ей понравится. <…> Я работаю и работаю»[445].

В этот период Виктор Михайлович уже завершал последние монументальные живописные композиции в соборе, полностью закончив работу над эскизами и картонами, которые, по сути, представляют собой самостоятельные художественные произведения. И потому закономерно, что Павел Михайлович Третьяков в 1894 году решил приобрести основную часть картонов к росписям Владимирского собора, что свидетельствовало и о высоком художественном качестве произведений, и очень помогло Васнецову материально при строительстве дома. К ходу работ здесь он вновь и вновь обращался в письмах к супруге:

«Киев, 26 мая 1894 г.

<…> Жаль, что ты не пишешь, какое впечатление произвел Дом наш на Марью Ивановну – понравился ли? Пожалуйста, напиши об этом. Все-таки меня радует, что уже многое без меня в доме сделано, конечно, вероятно, дело затянется долее, чем я предполагал, и хозяевам придется уплатить по 1 авг[уста]. Я тоже боюсь, что печи задержат – хотел