Выбор - Галина Дмитриевна Гончарова

нашла, Боря. Хочешь, казни меня за дурную весть, а только не так проста царица твоя, как ты думаешь. Умеет она что-то… не просто блуд то был, что-то еще было, недоброе…

Борис лицо руками потер, окончательно с силами собрался.

— Говори, Устя, не крути.

— Ладно. Не первый это любовник у супруги твоей, может, и не десятый даже. О других не знаю, а только посмотреть можно, кто из стрельцов умер внезапно, от хвори какой… кажется мне, что не просто так все вот это было. Так-то делают, когда силу из человека пьют, в такие минуты человек себе не хозяин, с него многое потянуть можно.

— Ты всерьез это?

— Вполне, Боря. Ты глаза ее видел, я ее силу чувствовала, неуж ты думаешь, что это просто так? Сможем мы сейчас туда пройти, в ту комнату?

— Зачем?

— Чтобы посмотреть там все. Чтобы был ты уверен — ничего я не подложила, не подсунула.

— Ты и так не станешь. Не твое это… подлость такая.

— А все ж таки? Сможем пройти?

— Сможем. Пойдем.

Борис собрался уже.

Больно тебе? А ты выпрямись, тряпка! Али, как отец, слизнем растечься хочешь?

Памятно было Борису, как отец, чуть что, за голову хватался, причитать начинал… мальчишка на него с презрением смотрел. Чего жаловаться-то?

От слез твоих зла в мире не убавится. Ты вот пойди, чего хорошего сделай… и тебе полегчает, и людям. Нет? Ну так чего ты скулишь?

А сейчас вот и самому захотелось за голову схватиться, и пожаловаться, и поплакать… Устинья поймет. И не осудит. Это он точно знал. И не скажет потом никому, только утешать будет.

Рука боярышни к нему протянулась, он тонкое запястье сжал — и словно из черной воды вынырнул.

— Пойдем, Устёна. Надобно посмотреть…

И правда… хоть знать будет.

* * *

В комнате душно было, пахло… неприятно. Мускусом, тяжелым чем-то… и Мариной. Так ее кожа пахла, так их постель пахла… раньше шалел Борис от запаха ее. Сейчас же…

Убил бы!

Повезло дряни, что нет ее рядом. Убил бы. Стиснул бы руки на тонкой шее, и давил, давил… пока жизнь бы не вынул из гадины!

Устя деловито по углам прошлась, подумала пару минут, потом лучинку достала, ее подожгла, с ней комнату обошла. Над кроватью так лучинка затрещала, словно ломал ее кто, водой обливал… искрами заплевалась, потом и вовсе погасла.

Устя осторожно подушки перевернула, по перинам руками прошлась…

— Посмотри-ка, Боренька.

Борис над кроватью наклонился — едва не стошнило его.

Паук.

Здоровущий, сухой весь, а выглядит ровно живой.

Черный, с ладошку Устину размером, лапы длинные, мохнатые, на спинке алые пятна, ровно на него кровью брызнули… и в крест они складываются.*

*- рисунок у пауков вида «черная вдова» может отличаться, равно как и размеры. Тут автор чуточку преувеличила факты, обычно такие пауки крупнее 4 см не бывают. Прим. авт.

— Гадость какая!

Устя паука рукой не брала, две лучинки вместе сложила, ими гадость подхватила, подумала пару минут, мыслям своим кивнула, на царя посмотрела с жалостью.

— Прости, Боря, когда плохо станет, а проверить надобно.

— Что?

Спустя секунду ему и так понятно стало. Устя к нему паука поближе поднесет — и тошно ему, гадко, суставы ломить начинает, голова кружится.

— Что это?

— Тянется эта дрянь к твоей силе. И из тебя жизнь пили, и немало выпили, когда ты так отзываешься.

— Ты… ты так думаешь?

— Чего тут думать, видно все.

Устя и сама не могла бы объяснить, почему так, только паука она как бы в двух видах видела. Первый — черная сухая гадость, такую возьмешь, да и выкинешь.

А второй… паук ровно контуром алым обведен. И двигается это алое, и будто бы ниточки от него тянутся… как лапы суставчатые, паучьи. К ней направятся — и отпрянут, обожженные.

К Борису…

А вот к нему жадно тянутся, ищут его… и видно, паук этого человека пробовал уже. Вкусный он…

Марина? Ее рук это дело черное?

Ей-ей, повезло ведьме. Не Борис ее бы убил, так Устя постаралась.

— Видно… Может, не Марина это? Из нее силу тянули?

Устя язык прикусила.

Потом подумала, ответила уже иначе. А хотелось закричать, завизжать, ногами затопать… да что ж такое⁈ Ты ее с другим увидал, понял, что силу с тебя тянули, понял про приворот! И все одно ее оправдать пытаешься? Как тут не взвыть от ярости?

Устя себя кое-как смирила, выдохнула.

— А ты проверь, Боря.

— Проверить? Как?

Устя паука подняла, перед собой покрутила.

— Слышала я о таких вещах, читала, да ранее сама не видела. Знаешь, Боря, как зверушку эту называют? У нас-то она не водится, холодно у нас для такой. Черная вдова это.

— Черная вдова?

— Да.

— А проверить как? Устёна, ты сказала, не я! Так уж договаривай?

Устя выдохнула, да и решилась.

— Сжечь эту гадину. Сожги, да и посмотри, что с супругой твоей будет. Когда связаны они, ее не хуже паука скрутит. Помереть не помрет, но больно будет ей, и судороги будут, и криком кричать начнет… ничего в этом приятного не будет.

Боря все обдумал, кивнул решительно.

— Заверни эту гадину — и идем.

— Куда?

— Если Маринушка у себя сейчас… вот туда и идем.

— Зачем?

— Затем. Ты эту пакость жечь будешь, я — смотреть. Раз уж предложила, давай и сделаем. Мне в доме моем такая нечисть не надобна!

— Боря…

— Лучше сразу увидеть, да убедиться, чем думать, сомневаться, себя терзать.

— Ты… к ней пойдешь?

— Нет, Устёна. Таких ходов по всем палатам, как дыр в заморском сыре, и в моих покоях такое есть, и в царицыных — последняя надежда на спасение.

— Так она сюда и попадала через те ходы?

— Да, наверное… Я ей все показал, боялся за нее. Бунты были, случись что — в потайном ходе и спрятаться можно, и отсидеться.

— Боря…. А в Сердоликовой палате такие ходы есть?

— Две штуки.

— А ведут они куда?

— Один ход в мои покои, второй за стену.

Устя кивнула.

Мало пока сказано… она еще узнает, и проследит, и любимого в обиду не даст. А покамест дело делать надобно, не разговоры пустословить.

— Идем?

— Идем, Устя.

* * *

Покои царицыны роскошные, богато украшенные, каждая