Секретная зона: Исповедь генерального конструктора - Григорий Васильевич Кисунько

научной разработки проблем радиолокации, к которым меня основательно довернула служба в 337-м орб ВНОС. Я интенсивно начал заниматься со своей «морской» тетрадкой (правда, впоследствии, получив возможность работать с научной литературой, я обнаружил, что решенную в ней задачу давно решил лорд Рэлей), теперь меня интересовали подходы к более сложной задаче о структуре радиолокационного сигнала, отраженного от морской поверхности, возмущенной движением подводной лодки. Но почему молчит генерал Дзивин, который обещал мне решить вопрос о моем откомандировании к морякам после праздников?

В одно из моих дежурств по полку меня вызвал (не помню, по какому вопросу) майор Леинсон. В это время ему позвонил генерал Соколов из штаба ОМА ПВО, и я стал невольным свидетелем следующего разговора:

— Товарищ Леинсон, надо срочно решать вопрос о Кисунько. Я обращаюсь к вам, потому что командир полка болен. Больше ждать нельзя. Нас торопят сверху.

— Так точно, товарищ генерал, мы оформляем представление его к ордену Красной Звезды.

— Насчет ордена — это само собой. Но я о другом: Кисунько надо завтра в девять ноль-ноль с личным делом быть в ГУК ОМА ПВО. Со всеми аттестатами и предписанием об откомандировании.

На следующий день я получил предписание ГУК ОМА ПВО явиться в ГУК Арт Красной Армии. От кадровика я узнал, что все это делается по личному распоряжению маршала артиллерии Н. Н. Воронова, который тогда был и Главкомом артиллерии и Главкомом ПВО страны. Значит, морской вариант не получился. Но почему в ГУК Арт? Все получилось так неожиданно, что я не успел ни с кем попрощаться в полку. Могут подумать — зазнался на радостях. А ведь у меня в полку сложились хорошие отношения и с командованием — майором Меркуловым, майором Соловьевым, начштаба Мухиным, и с офицерами боевых расчетов. Даже непредсказуемый майор Леинсон, однажды обозвавший нас с Вольманом «академиками», лично предложил мне вступить в ВКП(б), дал мне рекомендацию, и не без его подсказки мне дали рекомендации политрук роты Яковлев и замполитрука старшина Гробов. И это при том, что ему были до тонкостей известны мои анкетные данные!

Признаться, я не собирался подавать заявление в партию все по той же причине: надо рассказывать биографию, лишний раз напоминать об аресте отца, посвящать в это дело новый круг людей, кто-то начнет задавать вопросы. В нашей сверхсекретной части лучше, если об этом будет известно как можно меньшему числу людей. С другой стороны, если я откажусь — мол, считаю себя недостаточно подготовленным, когда мне предлагает свою рекомендацию высшее лицо партийной власти в полку, — не навлеку ли я на себя ненужные подозрения? В роте и в полку процедура приема прошла гладко, но я не переставал побаиваться ненужных вопросов на армейской парткомиссии при утверждении и выдаче мне партбилета. И действительно, председатель парткомиссии спросил меня об отце, не служит ли он где-нибудь у немцев. Я ответил:

— Не мог он попасть к немцам. А если бы попал, то им бы не служил.

— Скажите, — только очень кратко, — что вас побудило подать заявление в партию?

— Если очень кратко, — то же, что и вас, товарищ генерал.

— А ведь неплохо ответил, товарищи? — обратился генерал к членам комиссии.

Потом, вручая мне партбилет, генерал сказал:

— Поздравляю. Желаю успехов на войне и после войны. Когда-нибудь вы станете известным ученым, и я буду рассказывать товарищам, как вы сумели кратко и математически точно ответить перед парткомиссией на мой вопрос.

Но спустя некоторое время после моего вступления в партию совершенно необъяснимо тот же Леинсон выступил организатором направленной против меня разнузданной травли. Причем все делалось за моей спиной на инструктивных сборах офицеров боевых расчетов и штабных служб. Мне в вину вменялись и низкая воинская дисциплина во взводе, и сокрытие от командования нарушений дисциплины, и панибратство с подчиненными, делались грязные намеки на неуставные отношения с красноармейцами-девушками. Все это, по его словам, должен рассмотреть суд офицерской чести, и в этом деле Леинсону подпевал мой комроты, — единственный по-вольновски закомплексованный ко мне человек в нашем полку (я имею в виду лейтенанта Вольнова в училище ВНОС).

По отношению ко мне майор Леинсон и комроты Орлов были единодушны в предубежденности, что я, поскольку являюсь ученым, не могу быть хорошим командиром. Недаром Леинсон в свое время обозвал нас с Вольманом академиками. Отсюда — постоянные попытки «выявить недочеты» в общевойсковых вопросах и, что называется, ткнуть меня в них носом. «Для подготовки расчета по общевойсковым дисциплинам» (как было сказано в приказе) ко мне после снятия Вольмана был назначен помощником мл. лейтенант Ж…ский, выдвинутый командованием батальона из старшин за некоторые личные услуги по интендантской части. Но при первой же отлучке по вызову в штаб батальона он поймал неприличную болезнь, был по моему настоянию удален из расчета и очутился в штабном хозвзводе — поближе к санчасти. Но там этого «знатока общевойсковых дисциплин» постигла беда пострашнее: на занятии с бойцами при объяснении устройства ручной гранаты в его левой руке сработал капсюль-детонатор. Результат — хорошо известный для подобных случаев: на левой руке остались только мизинец и безымянный палец.

Припоминаются два ЧП, связанные с попытками проверить общевойсковую подготовку моего расчета, Майор Леинсон приказал мне объявить боевую тревогу, я приказал всем свободным от боевого дежурства занять свои места в окопах. Потом майор дал мне вводную: «На вашу позицию пикирует вражеский самолет!» Я скомандовал: «Залпом по вражескому самолету — огонь!» Бойцы на каждый мой «Огонь» условно перезаряжали винтовку и клацали затворами, но майор истошно орал: «Не слышу и не вижу ваш огонь!» Меня это взбесило, и я, выразительно подмигнув сержанту Евдокимову, скомандовал еще трижды «Огонь», и тот трижды выдал огонь из самозарядной винтовки. Майор испугался, закричал: «Отставить!» — быстро побежал к машине и уехал. Наши выстрелы услышали рядом стоявшие на позиции зенитчики и доложили о них по команде по своей связи, доклад прошел на КП фронта, а оттуда уже по вносовской связи потребовали от меня доложить о причинах стрельбы. Я ответил, что майор Леинсон проверял выучку личного состава на условиях, близких к боевым. Тогда спрашивавший меня начальник выругался, обозвал нас с майором дурачьем и положил трубку. Думаю, что виновнику этой «проверки» влетело от высокого начальства.

Второе ЧП возникло на нашем расчете, можно сказать, под руководством комроты, когда он решил проверить стрелковую подготовку личного состава. Были заготовлены мишени, личный состав строем с винтовками проследовал в лес к поляне, выбранной для устройства стрельбища. После того как отстрелялись все свободные от суточного наряда и боевого дежурства, комроты приказал мне временно подменить остальных и вместе с