Этнос в доклассовом и раннеклассовом обществе - Виктор Иванович Козлов

Представляется, что выработанные за последнее время новые понятийные категории теории этноса позволяют посмотреть на эту этническую ситуацию также и по-другому. В крупных государственных организмах рубежа I и II тысячелетий еще отчетливо выделялись этносоциальные области, а, следовательно, складывались только протонародности, в составе которых консервировались кочевнические этносоциальные суборганизмы и этникосы. Последующее развитие всех этих этнических общностей было замедлено непрерывными завоеваниями (особенно монгольским и шейбанидским) и передвижениями степняков, разрывавших установившиеся этнические связи[501]. Превращение протонародностей в народности было завершено только у таджиков и, возможно, у узбеков.

В образовавшихся в XVI в. Хивинском и Бухарском и позднее Кокандском ханствах как бы пересекались две линии этнического развития. Одна — возникновение новых зародышевых этносоциальных областей, по-прежнему включавших кочевнические соплеменностные суборганизмы, другая сохранение старых связей этникосов, одновременно и протонародностных/народностных и соплеменностных. Нестабильность ханств, и особенно их кочевнической составляющей, равно, как и их этническая пестрота, не позволяли упрочиться инфосвязям внутри этносоциальных областей; в то же время так или иначе ощущавшиеся политические границы и территориальная разобщенность кочевых скотоводов препятствовали укреплению инфосвязей в среде всех казахов, киргизов и т. д. При этих обстоятельствах (если подходить к вопросу с точки зрения густоты инфосвязей) сохранявшиеся в среднеазиатской кочевой среде соплеменности по-видимому, лишь становились вторичными, или ассоциированными. Но они ими, несомненно, становились, так как вторая линия этнического развития заметно преобладала не только у целиком оседлых таджиков и в основном оседлых узбеков. Недаром даже политическая стабильность, установившаяся с присоединением Средней Азии к России, не привела к сколько-нибудь заметному ослаблению межгосударственных связей этникосов, и после проведенного Советской властью национального размежевания полностью сформировавшиеся среднеазиатские народности смогли за короткий срок превратиться в социалистические нации.

* * *

Оседло-кочевнические системы, являющиеся сформировавшимися социальными организмами, уже редко бывают раннеклассовыми; более того, сформировавшиеся социальные организмы нечасто представляют собой выраженные оседло-кочевнические системы. В таких общностях, как правило, происходит более или менее выраженное оседание на землю, политическая централизация, интенсивное развитие классовых отношений в среде не только осевших, но и оседающих кочевников. Одновременно идет интеграция этносоциальных областей и протонародностей, равно как и сохранившихся в их составе соплеменностей, в этнический тип развитого классового общества — народность. Одна из немногих стран, где эти процессы даже на исходе нового и в начале новейшего времени еще не выходили за рамки феодальной централизации раннеклассового государства — Саудовская Аравия в первых десятилетиях нашего столетия.

В 1903 г. эмир Рияда Абдальазиз ибн Сауд объединил под своей властью весь Неджд, в 1913 г. присоединил Аль-Хасу, в 1920 г. — Горный Асир, в 1921 г. — Джебель-Шаммар, в 1922 г. — Аль-Джауф, в 1925 г. — Хиджаз. Владычество недждского эмира, в 1921 г. провозглашенного султаном, а в 1932 г. — королем, распространилось на все оазисы и все кочевые соплеменности Северной и Центральной Аравии. Задачи феодальной централизации требовали «замирения» бедуинских шейхов, военно-грабительская активность которых в это время возросла из-за упадка караванного извоза и кризиса кочевого верблюдоводства. Это явилось одной из причин развертывания в Саудовской Аравии так называемого ихванского (от ихван — братья) движения, в которое вылилось в 1910-1920-х годах развитие официальной идеологии феодальной централизации Аравии — ваххабитского толка ислама[502].

Кочевники вовлекались в ряды ихванов как путем ваххабитской пропаганды, так и насильственно. Особый указ предписывал рассматривать племена, которые не выделят из своей среды ихванов, как враждебные Недждскому эмирату. Ихваны как бы вырывались из племенной среды: традиционная родо-племенная взаимопомощь заменялась взаимопомощью одних только ихванов, обращенным не разрешалось даже есть вместе с другими соплеменниками или отвечать на их приветствия. Многие ихваны были переселены в земледельческо-скотоводческие колонии — хиджры, в которых выходцы из различных племенных подразделений смешивались между собой и с потомственно оседлыми саудийцами, причем все колонисты «более подчинялись священному шариату, нежели обычному племенному праву»[503]. Чтобы ускорить создание хиджр, кочевников нередко принуждали продавать верблюдов или лишали части пастбищ. В конце 1920-х годов феодально-племенная знать нескольких крупных бедуинских соплеменностей подняла восстание, подавленное с помощью новой военной техники. В целом в хиджры переселилось лишь несколько сот тысяч кочевников — в отсталом феодальном государстве возможности обводнения новых земледельческих поселений были ограничены. Но и у тех, кто продолжал кочевать, ихванская организация и вообще энергичная борьба против феодально-племенной раздробленности, автономии бедуинских подразделений и привилегий их шейхской верхушки способствовала начавшемуся замещению соплеменностного самосознания (асабии) осознанием саудийского подданства и принадлежности к особому, ваххабитскому толку ислама[504].

В начале нашего века соотношение оседлых и кочевников в Саудовской Аравии оценивалось как 2:3, во второй четверти века их доли приблизительно сравнялись[505]. К этому времени здесь, по-видимому, уже в основном сложилась феодальная оседло-кочевническая народность, а в последующие десятилетия в результате вызревания капиталистических отношений она стала постепенно приобретать черты буржуазной нации[506]. При этом и в рамках народности, и даже теперь в процессе ее превращения в нацию еще далеко не исчез «дух племенной системы»[507].

Однако кочевническая соплеменность перестала быть даже полуавтономным этносоциальным суборганизмом: ее по-прежнему наследственные в определенной фамилии шейхи обязательно утверждаются, а то и просто назначаются королем[508]. Это скорее лишь субобщность-этникос, которая со всей определенностью может быть названа «вторичной», т. е. ассоциированной с саудийской общностью-этникосом. Она вторична по характеру и своей социально-экономической структуры уже не первобытнообщинной, а классовой, и своей инфосети. Ее внутренние инфосвязи более или менее пережиточны: генеалогические предания и другие общие сюжеты фольклора, особенности народного изобразительного искусства, остаточная диалектная специфика и т. п. Напротив, внешние инфосвязи определяются относительно широким распространением грамотности (нефтяные доходы позволили королевскому правительству развить начальное образование), саудийской духовной и светской литературы, общесаудийского (аравийского) разговорного языка. Внутренние инфосвязи редки и становятся все реже, внешние инфосвязи плотны и становятся все плотнее. Это в особенности относится к горизонтальным инфосвязям: соплеменники уже не собираются вместе, чтобы противостоять общему врагу, но зато тесно контактируют с другими саудийцами на воинских и других сборах.

Соплеменности, как это правильно подметила Т.А. Жданко[509] на материалах народов Средней Азии и Казахстана, начинают превращаться в обычные для народностей внутренние подразделения — этнографические группы генетического типа (по классификации Ю.В. Бромлея — этнические группы). Правда, этот процесс, как правило, протекал и протекает медленно. Потребовалось не меньше четырех столетий, чтобы кочевнические соплеменности, например, юрюков превратились в этнографическую группу турецкого[510], а дешти-кипчакских узбеков — в этнографическую группу узбекского народа[511].

Утрата кочевнической соплеменностью в составе сформировавшегося социального организма своего этносоциального аспекта может происходить быстрее или медленнее, определяясь интенсивностью политической централизации, внешнеполитической обстановкой