Нормальный как яблоко. Биография Леонида Губанова - Олег Владимирович Демидов

Навязчивая мысль – машина черноволосая,

И пробор у неё в семь пуль.

И каждая пуля со своим голосом.

Командуй, ястреб: «Все в путь!»

Заприте скорее эти пожары,

Я уже не хочу о чём-то думать

И я застрелюсь, застрелюсь, пожалуй —

Если не будет очень холодным дуло!

В марте 1967 года Губанов отдыхает в деревне и оттуда пишет Марии Марковне Шур:

«Дорогая Мария Марковна! <…> Пилю дрова и колю поэмы. По весне тянет к прозе. Айные результаты – блеск! Очень много читаю. А также занимаюсь живописью. Заканчиваю поэму “Иконостас”. Трижды целую Вас с Вашим матриархальным деньком. Желаю счастья на губах и в сердце. Ибо одно иногда подводит другое. Дай Вам Бог солнца, страниц, стансов. И лёгкие, беззаботные дни, как первые строчки Пушкина. Я по-прежнему люблю Вас и “по-прежнему такой же нежный”. Весь от ботинок до ногтей Ваш Леонид Губанов».

Поэмы с таким названием не вышло, но позже, в 1970-е, сложился машинописный сборник, один из лучших у Губанова. Но до него мы ещё дойдём.

На семинаре Арсения Тарковского

Как вспоминал Слава Лён, с осени 1967 года специально для смогистов был создан в ЦДЛ семинар Арсения Тарковского. На одном из первых заседаний читал стихи Величанский, а мэтр лениво говорил: «Ребята, вы такие молодые, талантливые, ну, зачем вам писать стихи. Вот я был знаком с Цветаевой, Пастернаком…»[442]

У многих складывалось ощущение, что Тарковскому всё это не нужно. Была бы возможность, он с радостью этого избежал бы. Что же его держало? Писательское начальство?.. Незримая рука КГБ?..

Лариса Миллер рассказывала[443]:

«…зашёл на огонёк главный смогист Лёня Губанов. Произвёл впечатление. Мы все сидели по краям, а он, решительный мальчик, поставил стул посреди комнаты, закурил, стряхивая пепел мимо пепельницы. В перерыве Тарковский спросил, чем Лёня занимается. Тот ответил, что работает в подвале. “Что вы там делаете? Пытаете?” Тарковский не был шутником, но был очень ироничен».

На семинарах у Тарковского смогисты увидели Эдуарда Лимонова. Тот сначала долго не мог попасть в ЦДЛ, потому что у него не было ни союзписательского билета, ни московской прописки. Но как-то раз он всё-таки с боем прорвался и продолжительное время ходил на семинары. Ждал, когда представится возможность почитать самому и обсудиться. Но выступали другие поэты. Лимонов вспоминал:

«Секретарь семинара Тарковского, некто Рита Губина, была родом из Харькова, именно она и устроила меня в семинар, включила после проверки Тарковского в списки <…> Зимой [1967] мне удалось попасть на семинары в Центральный Дом литераторов и в конце концов прочитать (я поднял там настоящий бунт…»[444]

В его же автобиографической прозе это выглядело так:

«Вошёл, сильно хромая и опираясь на палку, красивый, в синем костюме, шёлковый шарф узлом завязан у горла, сам МЭТР – руководитель семинара Арсений Александрович Тарковский. Индиане[445]он тотчас не понравился <…> Арсений Александрович, “поздний акмеист” (так с пренебрежением стал называть его про себя Индиана), не понравился харьковчанину, потому что не подходил для его целей. Юный Индиана понял, что подле элегантного эгоиста Арсения Александровича возможно находиться только в качестве ученика, боготворящего мэтра…»[446]

Надо думать, что по схожей причине его не жаловали и смогисты. Не жаловали, но ходили на его семинары, ибо – куда ж ещё ходить?

А лимоновский бунт, за которым наблюдали смогисты, случился при следующих обстоятельствах:

«Через неделю, измученный ожиданием, он поднял народ на восстание. Один. Когда, закончив занятие, Тарковский, вновь игнорируя молчаливые мольбы Индианы, назначил в поэты следующего понедельника не его и стал выбираться из-за стола, чтобы уйти, он взорвался: “Арсений Александрович! Что же это такое! Я, например, ни разу не читал своих стихов. Я хочу читать! Мы все хотим!” – и он обернулся за поддержкой к семинаристам, которых в тот вечер собралось особенно много. Пришли даже какие-то вовсе незаписанные люди, даже некто Юпп[447] – повар-поэт из Ленинграда, неизвестно какими путями пробравшийся в ЦДЛ. “Давайте почитаем стихи!” – взмолился он.

“Извините, ребята, я должен уйти, – Тарковский пошёл к двери. – В любом случае, наше время истекло, и мы должны освободить помещение…”

“Но соседняя комната открыта и свободна…” – сказал кто-то.

“До свиданья”, – Тарковский вышел.

Гнев и возмущение заставили Индиану вскочить на стул. “Ребята! – закричал он. – Зачем нам Арсений! Нас никто не гонит. Время девять тридцать. Вместо того, чтобы сидеть в кафе, давайте почитаем друг другу стихи. В конце концов ради этого мы сюда и ходим!”»

Внимательно прочитав прозу и мемуары Эдуарда Лимонова, можно прийти к одному очень простому выводу. Харьковский юноша, грезящий стихами и понимающий, что в «застойное» время в литературу можно пробиться только через публичный скандал, долгое время ходил на семинары молодых писателей, устраиваемые Арсением Тарковским, и решился на бунт только в тот момент, когда в ЦДЛ пришли другие молодые и горячие скандалисты – смогисты. Старая гвардия не повержена, но поставлена под сомнение. Лимонов привлёк к себе внимание – и, как следствие, влился в общество «молодых гениев».

На том вечере присутствовали С. Морозов, Дубовенко, Мишин, Величанский, Лён, Алейников, Пахомов. Не было только Губанова. Зато присутствующие вынесли приговор: в Москве появился ещё один гений.

О нём и поговорим.

Эдуард Лимонов

Отметил появление харьковчанина в Москве и Юрий Мамлеев:

«Я с Эдиком познакомился на одном из чтений; я там читал какие-то свои рассказы. Он произвёл на меня весьма достойное впечатление. Тогда он был молод, эстетски продвинут и, несмотря на то, что приехал из провинции, походил на закоренелого жителя столицы. Глядя на него, я думал: “В нашем полку прибыло”. В те годы никто и вообразить себе не мог, какая судьба уготована этому человеку, и что такой тонкий, изысканный поэт станет революционером. Но это уже другая история. Пока, в 60-х годах, его в “салонах” считали одним из лучших поэтов нашего времени. И это радовало, потому что не один Губанов царствовал в Москве в смысле поэзии, были и другие»[448].

Вот это очень важное замечание: Лимонов сразу покорил салонную столицу. А привечали его Величанский и Кублановский. Последний нам рассказывал: «Я был одним из первых, кто его встретил в Москве. Метро “Университет”. Он стоит в длинном драповом пальто, в ботинках с галошами. Первые его недели в Москве.

Мы пошли к поэту Александру Величанскому. Я пристроил его»[449].

Борис