Максим Литвинов. От подпольщика до наркома - Вадим Викторович Эрлихман

ней взаимопонимания. Мне говорили, что на совещании по этой проблеме Чичерин с огромным возбуждением обвинял Литвинова в том, что тот хочет продать Китай с потрохами, на что Литвинов хладнокровно и высокомерно ответил грубым замечанием типа «лучше сегодня продать Китай, чем завтра просрать»[336].

Пекинский инцидент повторился, как по нотам, в Лондоне, где 12 мая полиция провела обыск в здании, которое делили советское полпредство и кооперативная организация «Аркос». Предлогом стал поиск секретного документа, пропавшего из военного министерства, – его не нашли, но предъявили прессе бумаги, якобы свидетельствующие о «подрывной деятельности» дипломатов. 17 мая Литвинов выразил официальный протест, но это не повлияло на решение парламента разорвать дипломатические отношения с Москвой, принятое 25 мая. На другой день Литвинов выступил с критикой этого решения, обвинив британские власти в подделке документов и организации враждебной кампании против СССР во всем мире. Напомнил он и про фальшивое «письмо Зиновьева» с призывом к организации беспорядков в Англии, так же «случайно» найденное в 1924 года и ставшее причиной падения кабинета лейбористов.

Несмотря на эти события, Литвинов продолжал надеяться на налаживание отношений с Англией, что в очередной раз обострило его разногласия с Чичериным. Наркома считали «германофилом», поскольку он после Рапалло неизменно делал ставку на Германию как стратегического партнера, считая отношения с другими странами Европы второстепенными. К тому же неудача Генуэзской и Гаагской конференций сделала его стойким противником многосторонних переговоров, на которых СССР стабильно оказывался в одиночестве перед коалицией западных стран. Впрочем, такой позиции долгое время придерживался и Литвинов, да и советские лидеры после смерти Ленина считали участие в международных конференциях бесполезным. Враждебным было и их отношение к Лиге Наций, которая воспринималась исключительно как «орудие империалистического грабежа». Вместо нее Чичерин предлагал создать «Лигу народов», где угнетенные народы должны были быть представлены наравне с их эксплуататорами.

Постепенно отношение Литвинова к этому вопросу изменилось – увидев расширение противоречий между странами Запада, он считал необходимым участие страны в крупных международных форумах с целью изложения ее позиции по разным вопросам и повышения ее мирового авторитета. В ноябре 1926 года Чичерин уехал в Германию лечиться от целого букета болезней, включая диабет и полиневрит. Литвинов до июня следующего года официально исполнял обязанности наркома и использовал это для продвижения своей повестки. Еще в конце 1925 года Совет Лиги принял решение созвать в близком будущем конференцию по разоружению с участием всех желающих стран, а до этого провести в Женеве несколько сессий Подготовительной комиссии к ней. Советскому Союзу тоже выслали приглашение, но он потребовал перенести место заседания, поскольку после убийства Воровского власти Швейцарии отказались расследовать это преступление, а потом и оправдали убийцу. Обвинив их в антисоветской политике, СССР с тех пор бойкотировал мероприятия, проводимые на территории страны.

Постановление Политбюро об отклонении просьбы Литвинова об отставке. 28 января 1926 г. (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 545. Л. 10)

Требование не учли, и первая сессия Подготовительной комиссии открылась в апреле 1926 года без участия советских представителей. Однако в начале следующего года Литвинов начал переговоры со швейцарским МИДом, и 17 апреля два государства договорились об участии советской делегации во Всемирной экономической конференции в Женеве, а потом и в следующей сессии комиссии. Чичерин из-за границы выражал несогласие с этим и пытался жаловаться Сталину, привычно угрожая в случае непринятия его позиции подать в отставку. Однако ему дали понять, что отставку не примут, и предложили признать существующее положение. Возможно, такое изменение позиции советского руководства связано с новым витком внутрипартийной борьбы – в июле 1926 года членства в Политбюро и должности председателя исполкома Коминтерна лишился Зиновьев, главный противник налаживания отношений с Западом. На него, среди прочего, возложили ответственность за провалы коммунистов в Германии и Китае, и после его отставки советская внешняя политика стала более прагматичной.

С другой стороны, разногласия в верхушке НКИД вполне устраивали советское руководство: «Наличие в НКИД противоборствующих группировок не только облегчало Политбюро и лично Сталину контроль над этим важным ведомством, но и предоставляло возможность выбора вариантов в области внешней политики»[337]. Хотя влияние Литвинова в наркомате неуклонно росло – в том числе и потому, что часто он, а не Чичерин докладывал о международной обстановке в Политбюро, – его старались ограничивать. В 1924 году отдел по делам Запада, которым он руководил, был разделен на три части, ставшие позже самостоятельными отделами. Ему оставили только 3-й отдел, ведающий отношениями с Англией, Францией, Италией и США, а во главе двух других поставили заслуженных партийцев Крестинского и Стомонякова, проводивших по многим вопросам собственную линию. Как минимум однажды разногласия с коллегами заставили Литвинова просить об отставке – сохранилась резолюция заседания Политбюро от 28 января 1926 года с отказом в просьбе «освободить его работы в НКИД»[338]. Вероятно, заместитель наркома в этом не сомневался и подавал в отставку именно с целью укрепления своих позиций.

* * *

В июле 1926 года Литвинову исполнилось 50 лет. Он еще не имел необходимого аппаратного веса, и эта дата широко не отмечалась – появилось лишь несколько поздравлений в газетах. Он по-прежнему жил с семьей на Софийской набережной, дети ходили в соседнюю школу, отец был к ним требователен – каждый получал ежедневные задания и отчитывался об их выполнении. Зато вечера, если у Литвинова не было срочных дел, проходили весело. Татьяна вспоминала: «Эти вечера смеха были очень любимы в нашей семье. Очень часто отец любил тренировать свою память и мою с братом. Скажет слово и просит, чтобы составили новое на последнюю букву предыдущего. Страстно любил стихи, особенно Пушкина, читал наизусть, всегда с восхищением находил новые краски и оттенки в творениях поэта. Утром часто можно было слышать, как отец ведет во время завтрака беседу с мамой. Собственно говоря, беседы эти всегда бывали односторонние. Мама говорила без умолку, а отец молчал. Но чтобы как-то участвовать в разговоре, он то подвинет тарелку, то переставит чашку, издав при этом какой-нибудь звук одобрения или отрицания, хмыкнет. Мама задавала тысячи вопросов, говорила о необходимости расширить преподавание английского языка в школах, о всякой всячине. В ответ раздавалось сакраментальное «хм» и слышался звон тарелок и чашек»[339].

Айви Литвинова в 20-х гг. (Из открытых источников)

Айви, еще достаточно молодой и полной энергии, было скучно дома, и она стремилась участвовать в бурлящей вокруг жизни. Переезд в новую, незнакомую ей страну