Максим Литвинов. От подпольщика до наркома - Вадим Викторович Эрлихман

временем в Москве, в здании Наркоминдела, 2 декабря собрались делегации Польши, Литвы, Латвии, Эстонии и Финляндии. Перед этим все они, кроме представителей Литвы, встретились в Таллине для выработки общей позиции. На открытии Литвинов сообщил о предстоящем сокращении Красной армии вчетверо – с 800 до 200 тысяч человек – и обратился с таким же предложением к остальным участникам, дополнив эту меру сокращением военных бюджетов и устройством вдоль границы нейтральной зоны для предотвращения инцидентов. Польша при поддержке других стран предложила вместо этого заключить взаимные пакты о ненападении и согласии в случае споров прибегнуть к международному арбитражу. Идея арбитража никогда не нравилась Советской России, поскольку все остальные европейские страны были капиталистическими, а значит – изначально настроенными против нее. Однако Литвинов согласился на арбитраж, но только не с участием Лиги Наций. Ее в Москве любили еще меньше, считая организацией победителей в Первой мировой войне, созданной для навязывания своей воли другим странам.

Финский делегат заметил, что в случае согласия на предложения Литвинова его стране придется сократить армию до 20 тысяч человек, что лишит ее возможности защититься от возможного нападения, а армии прибалтийских государств в этом случае станут и вовсе смехотворными. Делегат Польши, князь Януш Радзивилл, широким жестом предложил сократить свою армию с 295 до 280 тысяч – то есть на 4 %. Других уступок никто не предлагал, и стало ясно, что конференция провалилась. Конечно, Литвинов этого и ждал. Он больше надеялся на пропагандистский эффект предложения о сокращении Красной армии. Оно и правда было замечено – например, «Нью-Йорк таймс» 4 декабря написала, что США «являются единственной державой, помимо России, искренне желающей и способной в силу своей сильной позиции продвигать дело всемирного разоружения»[315]. Однако сами американцы свои вооруженные силы сокращать не спешили, как и все прочие страны. Да и сокращение Красной армии было вызвано не миролюбием, как уверял Литвинов, а избыточной нагрузкой на бюджет, ненужной в мирное время. К тому же оно оказалось не таким большим, как было объявлено – к 1924 году численность армия уменьшилась лишь до 500 тысяч человек.

В беседе с американским журналистом Уолтером Дюранти после окончания конференции Литвинов раздраженно заявил: «Польша и еще пара пограничных государств фактически являются пешками в руках определенных милитаристских держав, выступающих по собственным причинам против реального сокращения европейских армий, но бремя вооружения в наши дни настолько тяжело для европейских народов, что ни одно правительство открыто не осмеливается признать свое нежелание разоружаться или отклонить приглашение на конференцию по разоружению. Поэтому соседи России не решились отвергнуть приглашение Москвы»[316].

Несмотря на провал Московской конференции, советские дипломаты были настроены оптимистично. НКИД в своем отчете за 1922 год назвал его годом выхода на мировую арену и добавил, что отныне ни одна серьезная международная проблема не могла быть решена без советского участия. Во внутренней жизни дело тоже шло к стабилизации – НЭП улучшил жизнь людей, после окончания Гражданской войны почти прекратились антисоветские выступления, ослабли репрессии. 30 декабря I съезд Советов объявил об объединении формально независимых России, Украины, Белоруссии и Закавказья в единый Советский Союз. Красин, вернувшись в Москву в начале 1923 года, писал своей жившей в Берлине гражданской жене Тамаре Миклашевской: «Люди ходят сытыми, во всех домах тепло и против 1919 года разница громадная. Что здесь поражает, это, несмотря на плохую одежду и общий серенький пейзаж – тон улицы бодрый, даже веселый и люди не выглядят такими скучными и пришибленными, как у вас в Берлине»[317].

Оптимизм выражали и доклады на состоявшемся в апреле XII съезде партии – первом, в котором не участвовал тяжелобольной Ленин. На нем лидеры Коминтерна Зиновьев и Бухарин утверждали, что кризис капитализма ширится, трудящиеся во всем мире готовы к революции, к рабочим Европы и Америки присоединяются «сотни миллионов колониальных и полуколониальных рабов». Конечно, все это было предназначено для масс – сами партийные лидеры уже понимали, что желанная мировая революция откладывается на неопределенное время и им придется строить отношения с капиталистическим миром. А для этого требовались умелые и прагматичные дипломаты – именно такие, каким к тому времени стал Литвинов.

Глава четвертая

Строительство НКИД

Вернувшись из Гааги, Литвинов зажил наконец спокойной и размеренной жизнью, какой не знал даже в Лондоне – тогда он был изгнанником на птичьих правах, а теперь первым заместителем министра иностранных дел крупнейшего в мире государства. Он занимал с семьей трехкомнатные апартаменты в особняке на Софийской набережной, который использовался как место приемов и мини-отель для высоких гостей. Одна из комнат была превращена в его кабинет, где он мог укрыться от детского гомона, но работать он предпочитал на Кузнецком Мосту, поражая сотрудников своей пунктуальностью.

Юрий Козловский[318], долго работавший с Литвиновым, вспоминал: «У Максима Максимовича было точное расписание работы. Он все делал вовремя. Утром разбирал шифровки, почту. В точно назначенное время принимал сотрудников и других посетителей. Вовремя завтракал, вовремя обедал. Литвинов считал, что человек, не могущий укладываться в рабочее время, – плохой организатор. Как-то, уже в более поздние годы, произошел такой случай. В приемную вошел Николай Николаевич Крестинский, первый заместитель наркома, и хотел пройти к Литвинову, но у самой двери взглянул на часы – было пять минут седьмого – и остановился: «Ах да, его уже нет». Литвинова действительно не было в кабинете. Рабочий день кончился, ничего срочного не было, и он, как всегда, уехал»[319].

Постановление Политбюро об утверждении коллегии НКИД. 26 июля 1923 г. (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 350. Л. 18)

Теперь он занимал в НКИД никем не оспоримое высокое положение, фактически руководя западным направлением внешней политики, которое после долгого застоя начало бурно развиваться. Восточное направление взял на себя Карахан, возглавивший после возвращения из Польши отдел Востока, но осенью 1923 года его услали полпредом в Китай. После этого Восток, которым убежденный «западник» Литвинов заниматься не хотел, стал привычно курировать Чичерин. Деятельность наркома по-прежнему вызывала насмешки его зама, отраженные в воспоминаниях: «Усвоив наше положение о поддержке восточных полуколониальных народов, он готов был простираться ниц перед ними и идти на любые уступки в сношениях с ними, что несомненно отразилось на невыгодном характере заключенных с ними договоров. Прослышав, что в международной жизни в некоторых странах кое-какую роль играют неофициальные дипломатические посредники, он склонен был принимать за эмиссара любого авантюриста и спекулянта, ссылавшегося на