Максим Литвинов. От подпольщика до наркома - Вадим Викторович Эрлихман

при взаимном аннулировании всех долгов и претензий, военном и морском разоружении, при стабилизации валют путем перераспределения запасов золота между всеми странами Европы и Америки в довоенной пропорции на основании долгосрочного кредита, всеобщей частичной девальвации бумажных денег в обедневших странах и уничтожении искусственных политических преград (коридоров), препятствующих коммерческим сношениям и товарообороту»[285].

Хотя многие в советском руководстве тогда постоянно ждали новой интервенции, Литвинов указал, что она вряд ли возможна ввиду нарастающих противоречий между капиталистическими странами: «Если такая интервенция была бы объективно возможна, то даже непризнание не поможет Франции оказывать большую помощь Польше, Финляндии и Румынии. Маловероятно, что Англия окажет помощь России в крупных размерах, но в незначительных размерах, в случае полного разлада между ней и Францией, помощь эта возможна». Считая Францию в тогдашних условиях главным противником России, Литвинов закончил записку так: «В европейских вопросах ориентируемся на Англию…» И вовсе не потому, что был английским шпионом, а из-за прагматического стремления правительства Ллойд Джорджа наладить отношения с Москвой. Записка любопытна еще и тем, что в ней Литвинов впервые выдвинул проводимый им все последующие годы тезис о взаимном разоружении: «Россия идет на частичное разоружение при условии пропорционального разоружения других стран с учетом длины границы и населения»[286].

Конференцию отложили до апреля, и в ее преддверии советские дипломаты попытались расколоть единство западных стран. Литвинов снова приписывает эту заслугу себе: «Я созвал в своем кабинете совещание, в котором, насколько помнится, участвовали Красин, Чичерин, Стомоняков и Радек. Я изложил свою точку зрения, состоявшую в том, что в условиях дипломатической изоляции, в которых наша страна находилась, она с трудом и без выгоды сможет получать кредиты и что, наоборот, после восстановления дипломатических отношений с крупными странами кредиты нам будут навязывать и на более выгодных для нас условиях. Я предложил поэтому прекратить пока переговоры с Германией о кредитах, переведя их на рельсы взаимного признания де-юре и взаимного погашения материальных претензий с нами отказом от оставленного за нами по Версальскому пакту права на репарации. Не помню, сразу ли согласились со мной товарищи, но мое предложение легло в основу дальнейших переговоров»[287].

Советские представители в Генуе. Слева направо: М. Литвинов, В. Воровский, Г. Раковский, Л. Красин. (Нац. биб-ка Франции)

Далее Литвинов продолжает задним числом наращивать собственную значимость, в то же время принижая своего шефа Чичерина: «За несколько дней до отъезда делегации я, находясь в Большом театре, был вызван им (Лениным. – В.Э.) к телефону. Он сказал мне, что его очень беспокоит позиция Чичерина, и спрашивал, нельзя ли оставить его под предлогом болезни в Москве и мне возглавить делегацию. <…> Я заверил Ленина в том, что Чичерин лояльно будет выполнять директивы и будет считаться с моей позицией. Я достаточно знал Чичерина, чтобы абсолютно не опасаться каких-либо самостоятельных действий или заявлений с его стороны. И, действительно, в Генуе, как и везде, впрочем, он скорее повинен был в слишком точном, механическом следовании директиве. Это сказалось, между прочим, в следующем случае. В своем последнем напутствии делегации Ленин как-то иронически напомнил нам, что мы едем «как купцы, торговаться». Каково же было мое изумление, когда я нашел эту фразу целиком в проекте первого заявления Чичерина на конференции: «Мы приехали сюда, как купцы, торговаться». Проект вообще изобиловал такими неуклюжими местами, и мне пришлось целиком его переделать»[288].

Советская делегация на конференции в Генуе. (Нац. биб-ка Франции)

На самом деле конференция стала, можно сказать, бенефисом Чичерина, которого на Западе именно тогда оценили как талантливого дипломата. Многие участники, ожидавшие, что большевики приедут в Геную в косоворотках и с револьверами за поясом, были поражены светскими манерами наркома и его умением свободно общаться на пяти языках. Хотя советскому руководству могла не понравиться вежливость Чичерина, в которой видели уступчивость, – гораздо больше ему нравился «крокодилистый», по ленинскому выражению, Литвинов, хотя его роль в Генуе была гораздо менее заметной.

В канун конференции, 27 марта, в Москве открылся XI съезд партии, на котором Ленин много говорил о будущем важном событии: «Мы идем в Геную с практической целью – расширить торговлю и создать условия, при которых бы она наиболее широко и успешно развивалась. Но мы отнюдь не ручаемся за успех Генуэзской конференции. За это ручаться было бы смешно и нелепо. Я должен сказать, что при самой трезвой и осторожной оценке возможностей, которые Генуя сейчас представляет, все-таки, думаю, не будет преувеличенным сказать, что этой своей цели мы добьемся»[289]. Съезд оказался последним, на котором присутствовал Ленин, – в мае он перенес первый инсульт, а в конце года слег окончательно, перебравшись из Кремля в подмосковные Горки под наблюдение врачей. Тот же съезд избрал генеральным секретарем ЦК Сталина – эта чисто техническая, как казалось тогда, должность стала для «чудесного грузина» трамплином в рывке к власти, завершившемся к начале 1930-х годов его полной победой.

А пока что Литвинов занимался подбором сотрудников делегации и ее технической подготовкой. Поскольку на конференции затрагивались юридические вопросы, он включил в список участников заведующего правовым отделом НКИД Андрея Сабанина[290]. Заместителем генерального секретаря делегации Воровского определил Бориса Штейна – одного из первых членов будущей «литвиновской плеяды» дипломатов. В свои секретарши взял юную Елену Крыленко, сестру известного большевика, которая в Генуе влюбилась в американского писателя Макса Истмена и уехала с ним в Штаты. Состав делегации уже был слишком велик, и Литвинову пришлось отказать самому Ленину, который просил взять в Геную дочь обожаемой им Инессы Арманд: «До конца своих дней Литвинов не мог себе простить, что не выполнил просьбы Владимира Ильича»[291].

На нем лежала и забота о внешнем виде делегатов, которые были одеты как попало – некоторые из протеста против «буржуев» действительно нарядились в косоворотки. Для менее принципиальных портной Наркоминдела Журкевич сшил элегантные костюмы из добытого где-то материала. Сам Литвинов поехал все в той же английской тройке, и американский журналист Эмери Келен позже вспоминал: «Когда я встретился с ним первый раз – это было в Генуе на конференции, – Литвинов был одет весьма плохонько. На нем был какой-то старый костюм, не очень хорошо подогнанный»[292].

Советская делегация выехала на поезде из Москвы 29 марта и 6 апреля через Берлин и Мюнхен добралась до Генуи, где ей был отведен роскошный отель «Палаццо империале». Конференция открылась 10 апреля в старинном