Слушая шум и тишину. К философии саунд-арта - Саломея Фёгелин

«вон-там» и «иное-время» его восприятия, но он не работает для утверждения этого «вон-там» и «иного-времени», а использует их для обеспечения протяженности длительности настоящего. Рефрен – это не интеллектуальное повторение, а возобновляемое воздействие тела на воспринимаемый материал. Он производит все новые слои, зарываясь все глубже и глубже в то, что мы традиционно воспринимаем как реальный мир, чтобы создать его в рамках его возможностей, а не признать его воспринимаемую действительность. Эти возможные миры не привязаны к логике сюжета и его визуальным последствиям, но порождают чувственное восприятие нашего фильма как возможного мира нашей интерпретационной фантазии. Реальность и важность этого возможного мира обеспечивается в одновременности нас с материалом: в нашей погруженной и эквивалентной позиции слушателя. Фельдмановский Квартет для фортепиано и струнных, который я обсуждала в главе «Тишина», создает такую сложную протяженность через плотное расположение звуков, которые повторяются снова и снова, не совсем одинаково, но достаточно одинаково для того, чтобы заставить прошлое услышать настоящее в полном объеме. Его звуки не повторяются хронологически, а капают в мое пространство слушания сложной и напряженной одновременностью, расширяющей место моего хронопространства и время в нем отсылками к каждому слушанию. Однако эти отсылки, расширяющие пространство слушания, не задерживаются, но являются аффективным материалом, создающим протяженность настоящего момента, в котором они исчезают, чтобы освободить место для нового и обусловленного слушания услышанного. Настоящее моего слушания становится все гуще и гуще по мере того, как мерные рефрены увеличивают плотность слышимого. Так тихие звуки Фельдмана выстраивают огромное пространство, вбирающее в себя все время, которое только можно вообразить, чтобы создать возможное место для меня.

Обсуждая это произведение, я отметила, что для создания подобной протяженности ему необходимы мои усилия: мне нужно соскользнуть в протяженную длительность произведения, удержать его фрагменты вместе на моем плотском теле, чтобы запустить их аффектацией действие моего восприятия. Именно это усилие аффективного слушания является его опытом и требует поиска речи, которая влияет на опыт, а не заменяет его. Другими словами, нам нужно позаботиться о том, чтобы не разговаривать посредством вытеснений и подмен, не производить того, что в главе «Тишина» я назвала эстетической приостановкой, а говорить из плотских кусочков нашего опыта, чтобы производить опыт, аффектации которого вызывают действия другого, заставляя его проговаривать свой опыт от своего лица.

Это настаивание на опыте – не популяризация и притупление критического дискурса, но переход от строгости описания теории искусства к строгости описания его опыта. Это подразумевает выход на первый план этики вовлеченности через ответственность писателя как слушателя и включает в себя патетический триггер памяти как дифференцированной субъективной объективности, которая влияет на производство произведения в долгой длительности его восприятия, всегда находящейся в настоящем.

Звуковое «я» не полностью предоставлено самому себе в смысле неопределенности, но создает формирующий его контекст через субъективную объективность своего восприятия, вызванного аффективным воздействием другого на себя. Именно усилие этого восприятия порождает этичность звукового субъекта и конструирует ценности сформированного таким образом звукового сообщества. Это не гегелевское идеальное общество, созданное на основе нашей способности рассуждать посредством логики и аргументации и ценностями или коллективными обязанностями. Как звуковые субъективности мы встречаемся не в рассудке, а в аффектации, и эта встреча не диалектична, она не продвигается к идеальному сообществу, а производит одновременность и совпадение. Звуковая встреча агонистична, а не антагонистична: она порождает сообщество как обусловленность в игривой случайности обмена.

Примечания

1

Адорно Т. Minima moralia / Пер. с нем. А. Белобратова под ред. Т. Зборовской. М.: Ад Маргинем Пресс, 2022. С. 88.

2

В «Первичности восприятия» Мерло-Понти описывает мир как «жизненный мир», который человек создает, находясь в нем, и который, в свою очередь, постоянно создает его самого как интерсубъективного субъекта в момент этого взаимодействия. Мерло-Понти говорит о конкретных и абстрактных сенсорно-моторных движениях и жестах, с помощью которых мы обращаемся к миру и посредством которых мы конструируем и конструируемся в этом мире. В этом «жизненном мире» мы постигаем пространство через ситуацию нашего телесного и интерсубъективного.

«Я постигаю себя не как конституирующий субъект, прозрачный для самого себя и представляющий собой совокупность всех возможных объектов мышления и опыта, а как определенную мысль, взаимодействующую с определенными объектами, мысль в действии» (Merleau-Ponty M. Primacy of Perception / Trans. by J. M. Edie. Illinois: Northwestern University Press, 1964. P. 22).

3

Адорно Т. Minima moralia. С. 88.

4

Адорно Т. Эссе как форма / Пер. с нем. О. Кильдюшова, И. Михайлова // Своеволие философии: собрание философских эссе / Сост. и отв. ред. О. Зубец. М.: ИД ЯСК, 2019. С. 66.

5

Этот термин вольно заимствован у Дональда Дэвидсона, который в своем эссе «A Nice Derangement of Epitaphs» обсуждает понятие «преходящей теории» языка, в которой значение создается на месте встречи обоих собеседников, строящих свои обусловленные и транзитивные идеи. Он говорит: «Преходящая теория действительно похожа на теорию, по меньшей мере тем, что выводится при помощи остроумия, удачи и мудрости из индивидуального словарного запаса и грамматики, знания способов, которыми люди доносят свою мысль, и понимания, какие отклонения от словаря наиболее вероятны. Шансов упорядочить или научить этому процессу не больше, чем шансов упорядочить или научить процессу создания новых теорий для работы с новыми данными в любой области» (Davidson D. A Nice Derangement of Epitaphs // Truth and Interpretation / Ed. by E. LePore. Oxford: Basil Blackwell, 1986. P. 446).

6

Адорно Т. Актуальность философии / Пер. с нем. Г. Соловьевой // Путь в философию. Антология. М.; СПб.: ПЕР СЭ; Университетская книга, 2001. С. 347.

7

Этой практической фантазии философской интерпретации Адорно противостоит предложенное Морисом Мерло-Понти объяснение грезы науки об абсолютной истине: «Физика теории относительности подтверждает, что абсолютная и окончательная объективность – это всего лишь мечта, показывая, как каждое конкретное наблюдение строго связано с местоположением наблюдателя и не может быть вычленено из данной конкретной ситуации, но она также отвергает понятие абсолютного наблюдателя. Мы больше не можем льстить себе идеей о том, что в науке чистый и непредвзятый рассудок может позволить нам получить доступ к объекту, свободному от всех человеческих отпечатков, такому, каким его видел бы Бог» (Merleau-Ponty M. The World of Perception / Trans. by O. Davis. London; New York: Routledge, 2008. P.