Слушая шум и тишину. К философии саунд-арта - Саломея Фёгелин

и тактильного, которые он определяет как первичные ощущения, превосходящие обоняние и слух, которые, таким образом, считаются вторичными и атрибутивными. Метц соотносит этот иерархический порядок с капиталистической ориентацией Запада. Он говорит о «примитивном субстанциализме», который, по его словам, отражает западную философскую традицию со времен Декарта и Спинозы. Эта традиция, по его мнению, проявляется в субъектно-предикатной структуре, характерной для индоевропейских языков, где существительное в предложении ориентирует и определяет предикат, который, таким образом, сублимируется в это существительное. Он комментирует отождествление визуального как стабильного и первичного, существительного, в то время как звуковое – его изменяющийся атрибут.

Оригинальное название этого эссе, «le perçu et le nommé», подчеркивает различие между семиотическим описанием визуального и опытной вовлеченностью, подчеркнутой звуком. Дифференциация между «воспринимаемым» и «именуемым» четко указывает на различие между культурно закодированным, именуемым пониманием зримой (visual) вещи как знака и обусловленным производством (звукового) в процессе восприятия.

20

Merleau-Ponty M. The World of Perception. P. 49.

21

Адорно указывает, что эмпирический субъект, который более реален в том, что он живой, конкретный субъект, менее реален в обществе, в котором функция индивида абстрагируется до рациональных социальных отношений.

«Чем больше индивиды реально низводятся до функций социальной тотальности по ходу ее систематизации, тем больше человек чистый и простой, человек как принцип с атрибутами творчества и абсолютного господства, будет утешаться возвеличиванием своего разума. <…> Они (трансцендентальные субъекты) деформированы заранее (еще до переживания эмпирической реальности) механизмом, который был философски преобразован как трансцендентальный» (Adorno T. Subject and Object // The Adorno Reader / Ed. by B. O’Connor. Oxford: Blackwell, 2000. P. 141).

22

Adorno T. Subject and Object. P. 143.

23

Хайдеггер М. Исток художественного творения / Пер. с нем. А. Михайлова // Хайдеггер М. Исток художественного творения. М.: Академический проект, 2008. С. 97.

24

Хайдеггер М. Исток художественного творения. С. 95. В книге «Бытие и время» (1927) Хайдеггер определяет Bodenlosigkeit, беспочвенность, как отсутствие основания для чувствуемого и сказанного. Идея о том, что человек «не имеет основы…», по его словам, приводит к отделению опыта от его первоначального чувственного момента, который заменяется неаутентичным чувством реальности (Хайдеггер М. Бытие и время / Пер. с нем. В. Бибихина. М.: Ad Marginem, 1997. C. 177). Он пытается заново заложить это «основание» с помощью своей экзистенциальной феноменологии и вопроса о Вещи.

25

Хайдеггер М. Исток художественного творения. С. 88–113.

26

Там же. С. 99.

27

Heidegger M. Die Frage nach dem Ding: zu Kants Lehre von den transzendentalen Grundsätzen. Tübingen: Max Niemeyer, 1962. S. 25.

28

Хайдеггер М. Вещь / Пер. с нем. В. Бибихина // Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. М.: Республика, 1993. С. 321.

29

Там же. С. 316–327.

30

«Художественное творение раскрывает присущим ему способом бытие сущего» (Хайдеггер М. Исток художественного творения. С. 131).

31

В сборнике своих эссе, объединенных в книгу «Смысл и бес-смыслица», которая была опубликована в 1964 году, Мерло-Понти формулирует бес-смыслицу, подразумевая не бессмысленную противоположность рационального смысла, а скорее описывая с его помощью ощущения, которое возникает из «чувства». Бес-смыслица, таким образом, – это смысл, производимый феноменологическим субъектом, который существует в мире, постоянно производимом через его чувственное существование в нем, очерчивая «жизненный мир» и «интерсубъективность». В этом жизненном мире интерсубъективный субъект производит смысл как бес-смыслицу посредством сенсорно-моторных действий по отношению к этому миру. Согласно Мерло-Понти, эти движения мотивированы сомнением, а не уверенностью, ощущением, а не рациональностью.

32

В «Феноменологии духа» Георг Вильгельм Фридрих Гегель говорит о таком знании, как «чистое постижение», как о знании непосредственного вида вещи (Гегель Г. В. Ф. Феноменология духа / Пер. с нем. Г. Шпета. М.: Наука, 2000. С. 64). Постигающее знание у Гегеля не практикуется, а встречается с объектом, явлением как трансцендентальным априори, непосредственно. Звук, когда он не музыкален или не подведен под визуальный источник, не может быть познан таким способом.

33

Адорно Т. Minima moralia. С. 86.

34

Там же. С. 68.

35

Эти войны – визуальные войны, парадоксальным образом начавшиеся или по крайней мере усилившиеся с разрушением места визуального, гностического стремления де Серто к тотальности знания – две башни Всемирного торгового центра. Борьба в основном происходит на расстоянии, о ней сообщают странствующие дикторы новостей из своих номеров в отелях Багдада и Кабула. После эксперимента с внедрением во время второй войны в Персидском заливе репортеры теперь держатся подальше от любых боевых действий и ведут репортажи издалека.

36

Адорно Т. Minima moralia. С. 68–69.

37

В первой означивающей практике «нарратива» «материальная прерывистость сводится к корреляциям между противоположностями (высокое/низкое, хорошее/плохое, внутреннее/внешнее), которые очерчивают географию повествования, временность, сюжет и т. д.» (Kristeva J. Revolution in Poetic Language / Trans. by M. Waller. New York: Columbia University Press, 1984. P. 90). Эта означивающая практика может включать в себя различные материальности и ощущения, однако в конечном счете они «выливаются в жесткие формы недизъюнктивной структуры» (Ibid. P. 90). «Нарратив» Кристевой – это слабый процесс означивания, поскольку он сосредоточен на осевой позиции символического и ослабляет потенциал блуждания в новом значении. Ее вторая практика, «метаязык», – гарант символической системы. Она помещает субъекта как фиксированный субъект вне текста: «он парит над ним» и «отсутствует в нем» (Ibid. P. 95). Эта символическая систематичность устраняет разнородность и формирует всеохватность. И наоборот, фиксированная позиция субъекта – единственная гарантия работы символического: символическое не только требует, но и конструирует субъект как фиксированный. Этот субъект ограничен социально-историческим контекстом своего символического регистра и читает текст с этой «мета»-позиции.

Именно в связи с третьей означивающей практикой, созерцанием, Кристева использует гегелевское понятие Aufhebung, сублимации. Проблема сублимации лежит в самом понятии символического. Кристева пишет: «…эта Aufhebung в инстинктивной хоре всегда уже неотделимо и неизбежно символична. Замыкание хоры в пространстве созерцания обрекает его на смысл, дезартикулируя, но