Акимбеков С. Казахстан в Российской империи - Султан Акимбеков

Астраханской губернии места от киргиз-кайсаков причинены, об оном государственной коллегии иностранных дел по сообщениям моим довольно известно… Представился ныне другой страх со стороны Кубани, где союзные нам едишкульские и другие тамошние татары, соединясь с новым прибывшим туда от Порты и до сего уже известным крымским ханом, точно восприняли злодейские свои мысли напасть в самое нынешнее время на российские границы, разделяясь на три партии, на Кизляр, на Царицынскую линию и на донские станицы»[248].

Понятно, что губернатор Кречетников в данной ситуации перестраховывался. Он чувствовал себя неуверенно, когда вокруг была настолько неопределённая ситуация в связи с восстанием Пугачёва, войной с Османами и появлением казахов на берегах Волги. Кроме того, теперь в Нижнем Поволжье больше не было внушительных по своему количеству войск Калмыцкого ханства, которые можно было бы использовать и против кубанских татар, и против казахов, и против повстанцев. Оставшихся в России калмыков было для этого уже недостаточно.

Тот же губернатор Кречетников в своём письме высказывал мнение, что «естли киргиз-кайсацкой Нурали-хан и вся их орда, льстясь на кражу, останутся на нынешнее лето или и наивсегда на сей стороне (на западном берегу Яика. — Прим. авт.) кочевать, в таком случае, конечно, принуждены мы будем претерпевать от них великое беспокойство и опасность от набегов и грабежа ездящих нет только по луговой стороне людей, но и плывущих по Волге-реке судов»[249]. В данном тексте российского пограничного чиновника чётко продемонстрировано несколько важных моментов. Во-первых, что Яик в России оценивали в первую очередь как внешнюю границу. Во-вторых, что главная задача заключалась в обеспечении безопасности Волги и российские власти видели эту угрозу именно в казахах. И, наконец, в-третьих, во внутренней переписке российские чиновники вполне отдавали себе отчёт, что не могут контролировать казахов.

В ходе самого восстания Нуралы с самого начала занимает острожную позицию. С одной стороны, он видел, что система охраны границы России с Младшим жузом фактически рухнула, что дало ему самому и его людям спокойно переправиться на правый берег Яика. С другой стороны, он не мог не отдавать себе отчёта, что подобное восстание яицких казаков, крестьян и башкир не может завершиться их победой. Поэтому Нуралы не стал поддерживать Пугачёва напрямую, хотя и вступил с ним в переписку. Но при этом закрыл глаза на участие в восстании своего родственника султана Досалы. Но самое главное, Нуралы не предпринял никаких мер против Пугачёва в самом начале его восстания, когда он был ещё весьма уязвим.

По этому поводу 15 мая 1774 года Нуралы написал Екатерине II обстоятельное письмо, в котором давал объяснения в связи с пугачёвским восстанием. В этом письме есть два любопытных момента. В первом случае Нуралы сообщает, что получил требование от коменданта Яицкого городка подполковника Симонова выступить против Пугачёва и помочь ему. В связи с этим он вроде бы отправил в Яицкий городок своих сыновей и других родственников с приказом «поймать злодея» и помочь Симонову. «Но упавшей по дороге великой снег и бывшая тогда вьюга и непогода принудили из войска обратно возвратиться»[250].

Далее по тексту он пишет уже о той причине, которая помешала ему самому принять участие в боевых действиях против Пугачёва. «Я, собрав войско, до четырёх тысяч, имел намерение вступить с злодеями в сраженье, но по несщастию переломил ногу, и потому сам не мог при войске быть, а отправил брата своего Айчувак-солтана и детей Мухамедалия и Джиналия, но и они, не доходя Яицкого городка, принуждены возвратиться, ибо от великой непогоды много лошадей попадало»[251]. С любой точки зрения это выглядит как явная отговорка. Очень похоже на письмо Аблая губернатору Рейнсдорпу, где он пишет, что не может приехать принять документ о признании его ханом Среднего жуза, потому что отправляется на войну с киргизами.

Но даже на этом фоне текст письма Нуралы императрице Екатерине II выглядит довольно двусмысленно. Создаётся впечатление, что его не особенно заботит, что об этом подумает правительница огромной империи. Собственно, в России это тоже понимали. В ответной грамоте Екатерины II на имя Нуралы с благодарностью за помощь в борьбе с Пугачёвым одновременно упоминалось о нападениях казахов на русские поселения на Волге и Яике и указывалось, что «надобно, чтоб мы, великая государыня, весьма уже удостоверены были о собственной своей к нам, великой государыне, верности, когда и ещё не только не восприемлем на тебя, нашего подданного, подозрения в единомыслии с протчими продерзкими киргиз-кайсаками, но не оставляем ещё тебя и похвалять за прошедшие твои благоразумные и с должностью подданства сходственные поступки»[252]. В данном тексте ключевыми являются слова, которые в современном переводе звучат как «поступки, соответствующие статусу подданного».

Очевидно, что Екатерина выражала сомнение, что поступки Нуралы соответствуют этому статусу. Но это всё ещё были только увещевания, пока у Российской империи не было реальных возможностей контролировать поведение казахов как своих подданных. Хотя во внутренней инструкции, которая была направлена Екатериной губернатору Рейнсдорпу одновременно с грамотой на имя Нуралы, указывалось, что «если он (Нуралы-хан. — Прим. авт.) по-прежнему будет терять время в пустых обнадеживаниях, в таком случае даётся Вам совершенная воля поступить с злодействующими киргиз-кайсаками со всею строгостью, направляя на ближния их улусы для поисков достаточные команды»[253].

Но тем же летом 1774 года к Нуралы был отправлен из Астрахани майор Ваганов. Весьма характерно, как майор ставил вопрос об освобождении русских пленных, захваченных во время набегов на Волге. В своём отчёте он писал «я ж ещё объявил ему (Нуралы-хану. — Прим. авт.) о взятых с Волги российских людях, естли ж его великопочтенство всех тех взятых с Волги российских людей собрать невозможно, то хотя малое число, на что он мне в ответ ничего не сказал»[254]. Понятно, что чиновники на местах лучше представляли себе реальную картину, чем российские власти из Петербурга. Военные походы в степь были, конечно, возможны, но требовали слишком больших усилий и наверняка были бы не слишком результативны.

Нуралы сам был свидетелем, с какими трудностями российские власти тремя годами ранее пытались организовать преследование бежавших калмыков в 1771 году. В тяжёлых степных условиях отряды казаков, башкир и немногих российских регулярных войск были вскоре вынуждены вернуться в места дислокации, так и не добравшись до калмыков, которые перекочёвывали на восток со своими семьями и скотом. И это при том, что калмыки почти полтора месяца находились на Эмбе, отдыхая перед предстоящим переходом к китайской границе. Теперь же после масштабного