Театр – волшебное окно - Коллектив авторов

этому моменту весь зрительный зал был уже заполнен дымом. Горючий материал был в изобилии: горы фанерных посылочных ящиков на сцене, деревянные перегородки в зрительном зале и в ложах. Через несколько минут весь театр был объят пламенем…».

Восстановлению здания помешали февральские и октябрьские революционные события 1917 года. Природа довершила разрушение, и здание было окончательно разобрано. Так прискорбно завершилась короткая, но славная история Панаевского театра. Здесь начинались блистательные карьеры великого русского баса Шаляпина и любимой певицы Римского-Корсакова – «царевны русской оперы» Забелы-Врубель. Здесь Мамонтов принял решение о возобновлении Русской частной оперы, для которой наступал самый блистательный период. Здесь зародился будущий Музей театрального и музыкального искусства.

Профессия актера. Стихи

Юрий Порохов

Порядок вечный будет не нарушен,

Пусть даже и уйдем мы на покой:

В театре всякий раз отводим душу,

Конечно, если есть что за душой.

Актер – король любого эпатажа,

Красноречив его картинный жест,

И по нему, ну, никогда не скажешь

Всерьез роняет слезы или нет.

Как пиджаки он примеряет жизни

И тешит разговорами народ,

Озвученные им слова и мысли

Он за свои, конечно, выдает.

Играет он, прикладываясь к лире,

Героев, тунеядцев и воров,

Водителей, сантехников, вампиров,

Юристов, педагогов и ментов.

Способен воплотиться в птеродактиля,

Представиться всевидящей совой,

И все же после каждого спектакля

Он снова должен быть самим собой.

Его диапазон разнообразен,

Житейский его путь весьма тернист.

Случится неудача – гордо скажет,

Что всеми он непризнанный артист.

Смеяться может громче или тише,

По свету колесить туда-сюда.

Нет для него признанья в мире выше,

Чем звание великого шута.

Вернутся нравы, все у нас не ново:

Внезапно станут молчаливы все,

Тому лишь только предоставят слово,

Кто будет в несерьезном колпаке.

Люблю ли я театр. Рассказ

Николай Прокудин

Театр! Любит ли кто театр, так как люблю его я? Вероятно, многие любят его по-разному! Я же полюбил театр уже в довольно зрелые годы. Детство и юность мое прошло в глухих окраинах Советского Союза, одни их названия говорят о многом: Ленинск-Кузнецкий, Балей, Петровск-Забайкальский, Прокопьевск, Первомайский…

После того как я потерпел фиаско с поступлением в военное училище я оказался буквально у «разбитого корыта». Ах, как мне несколько лет грезилось учиться и жить в культурной и пролетарской столице нашей необъятной страны, – в Ленинграде. Увы, мечта не сбылась, и пришлось отправляться на новое место жительства. В последний момент, я попытался со своими экзаменационными оценками зацепиться за педагогический институт – пересидеть годик до следующей попытки поступления в военное училище, благо пришлось делать пересадку с поезда на поезд в Чите, однако ожидая очереди на прием документов в ректорат, черт меня дернул зайти пообедать в студенческую столовку. Вкус отведанного подобия «пищи» сразу отбил всякую охоту поступать в этот вуз. Представив, что придется этим питаться целый год – сразу потерял всякий интерес к профессии педагога. Заработать язву желудка к двадцати годам? Нет, спасибо! Стало понятно, почему школьные учителя такие злые – вероятно, всему виной студенческие столовые!..

Скрепя сердце купил билет на поезд и поехал дальше, к новому месту жительства родителей.

* * *

Калангуй действительно оказался небольшим, грязным, запыленным убогим поселком затерянный в бескрайних степях южного Забайкалья – настоящее прибежище для бродяг, бичей и не раз отсидевших в лагерях бедолаг. Рабочий поселок застрял в распадке у ручья, между двумя голыми сопками с редким кустарником, и продувался ветрами и зимой, и летом, и, как и все подобные населенные пункты, образовался на месте ликвидированного лагеря системы ГУЛАГ. Центральная площадь с обязательным памятником Ленину, парадный «проспект» с десятком хрущевских или даже сталинских двух этажных домов, деревянный Дом культуры – вот и вся цивилизация. В противоположную сторону от каменных домов и от ДК, вдоль широкого распадка простиралась вереница деревянных бараков и убогих домиков частного сектора намертво сцепленная и сплетенная почерневшими заборами. Бараки ползли прочь отсюда, и замерзли долгой суровой зимой? И, чем дальше от клуба отползли эти хибары, тем они были более жалкими и ветхими – так называемый преступный район Чигинак.

На другой окраине поселка, у подножия хребта, пыхтела и поскрипывала старенькая шахта, добывавшая ценнейшее сырье – плавиковый шпат, применяемый для выплавки легированной стали, необходимой в оборонке, для броневой стали. Позади шахтоуправления возвысилась черная гора-террикон – поднятая «нагора» бесполезная порода. Почти вплотную к шахте прилипла обогатительная фабрика, которая перерабатывала добытое из недр земли ценное сырье – промышленный центр.

В шахте на подземной работе до исполнения совершеннолетия подросткам трудиться запрещалось по закону, да и честно говоря, я не горел желанием с юных лет приобрести силикоз – профессиональное заболевание местных шахтеров, да и, пожалуй, шахтеров всей страны. А на обогатительной фабрике, где платили очень хорошие деньги, увы, мест не было. Кстати, поселковые умельцы-мастера подрабатывали поделками из попутно добываемого минерала чароита, делали чернильные приборы и прочие безделушки для приезжего московского и читинского начальства.

И куда мальчонке без специальности и профессии в этой дыре податься? Почти по блату, удалось устроить учеником в звено слесарей в центральные механические мастерские – ЦММ. Эти мастерские были забавной шарашкиной конторой, занимающейся ремонтом оборудования шахты и фабрики и обслуживающей окрестные совхозные и колхозные МТС. В немногочисленном трудовом коллективе помимо слесарей был токарно-фрезерный цех, в основном пустующий кузнечнопрессовый цех и передвижная бригада сварщиков.

На самом деле слесарь из меня был практически никакой. Конечно, в школе проводились занятия по производственному обучению, но помимо работы напильником и ударов молотком по зубилу, из этого обучения слесарному делу он ничего ценного не вынес.

– Послал бог помощника, – скривился, словно от зубной боли звеньевой Баранников. – Ладно, что-нибудь придумаем. Разберемся. Пока садись на лавочку – я скоро…

И бригадир со скоростью спринтера рванул к начальству, чтобы попытаться отбиться от нежданно-негаданно свалившегося на их голову ученика. Действительно, зачем звену лишний рот? Рабочие «сидели» на сдельщине и никаких ставок: как наработал, столько получи. Но прежде подели на всю бригаду. По штату в звене слесарей ЦММ было всего двое: сам Владимир Владимирович Баранников, крепкий сорока пяти летний