Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

случай. Есть среди толстовцев какой-то человек, который поселился где-то под Петербургом (кажется) в глухом месте, в лесу, где ходят чуть ли не волки, а хулиганы и босяки даже и в очень большом количестве.

– Ну, человек этот возьми на свое несчастье да и заведи револьвер, да… – рассказывал Ал. Ст. – Боже мой, как узнал об этом Иван Михайлович! Вот рассердился! Ведь рассердились, правда? – обратился он к Трегубову, лукаво улыбаясь. Тот несколько смутился, – «Как, говорит, револьвер?! Изгнать его немедленно из общества!» – и ведь изгнали. Так, Иван Михайлович? Нельзя револьвер ни под каким видом?

– Кто это Вам рассказал? – в свою очередь спросил своим полудетским, полухохлацким акцентом окончательно сконфуженный И. М. – Дело было нэмного нэ совсэм так. Он, понимаете, нэ то чтобы просто купил револьвер по слабости человеческой, ну из трусости, скажэм; так нэт, он начал его всячески оправдывать, доказывать, что револьвер совсэм нэ противорэчыт учению; словом, стал принципиально отстаивать оружие, а это уж и нэ годится, из‑за этого и было…

– Как же, так-таки и отлучили от церкви? – спросила Маша.

– Отлучили, непременно отлучили, – смеясь, ответил за Трегубова Ал. Ст.

– Ну, потом он сознался, что боялся там жить, так ничего, опять приняли. Что ж, всякий из нас слаб…

– А револьвер разрешили? – спросил кто-то.

– Разрешили… – неохотно отозвался И. М.

– Все-таки хоть отлучение и сняли, а он у них уж теперь оглашенным считается, – продолжал подтрунивать Ал. Ст.

В крохотной столовой, в которой иногда ухитряется поместиться человек 15 и больше, на этот раз было довольно просторно. Ал. Ст. сам по обыкновению разливал чай и радушно угощал нас коржиками, сделанными его прислугой «под архангельские»75, которых я у него никогда не ела, а Маша очень хвалила.

Часов в 10 раздался звонок и вошел довольно высокий, худощавый старик в сером костюме, с длинной белой бородой и резкими чертами лица. Движения его были тоже несколько резки, порывисты и, пожалуй, нервны. Он быстро оглядел всех нас, поздоровался с Ал. Ст., протянул руку нам и сел за стол. Взгляд у него был умный, и ничего старческого в нем не было. Меня сразу поразило в его наружности то, что несмотря на белые волосы и бороду он совсем не выглядел стариком, казалось, что если бы выкрасить его волосы в их прежний цвет и оставить то же лицо без всякого изменения, не прибавляя и не убавляя морщин, – не получится ничего неестественного, и никто не заподозрит подделки.

Налив ему чаю, Ал. Ст. спросил его о какой-то даме, на что седой господин ответил, что она едет теперь в Англию, а потом будет в Крыму.

– Вы тоже туда поедете на лето?

– Нет, знаете, некогда; работа не позволяет, да и разнеживает очень этот южный воздух и природа, после них долго потом работа не налаживается.

«Кто бы это мог быть?» – думала я, с интересом вглядываясь в господина, которого Ал. Ст. назвал Николай Васильевичем. По всей вероятности, тоже из книжных людей; очевидно, шестидесятник, может быть, товарищ Ал. Ст. по прежней деятельности или по партии. Только он совсем не похож на тот тип «интеллигента», к которому так метко отнес Данилов самого Ал. Ст.; что-то трезвое в нем видно, деятельное, иностранный склад. Он как-то быстро, сразу взглядывал на нас во время разговора, и умом светился этот быстрый взгляд. Не понравилось мне как будто что-то в его смехе, несколько нервном; нос его принимал тогда неприятное выражение, а глаза суживались, но в общем он мне понравился и заинтересовал (собой).

– Получил я на днях открытку от Данилова, – начал А. С. – Спрашивает, когда привезти статью для журнала и буду ли я в четверг, 26 июля, в обычный час – между 7 и 8 – дома. Думает приехать. Он ведь имеет теперь бесплатный проезд по российским железным дорогам и может смело кататься во все стороны. Сейчас он в Кубанской области среди сектантов.

– Совсем бесполезный человек, – отозвался на это Н. В. – Ничего он не в состоянии теперь сделать. Во-первых, он уже стал царистом вполне определенного типа, который считает, что народ – это что-то темное, бессознательное, что должен кто-нибудь направлять, и таким направляющим может быть лучше всего царь и правительство. Вот он и играет на два лагеря: с одной стороны, он как будто с правительством, с другой – с народом; и тогда как первое в нем сильно ошибается, считая его влиятельным человеком среди народа, для чего и дает ему поблажки, вроде бесплатного билета, – среди второго он потерял всякий кредит благодаря своей связи с правительством. Да и не теперь только, а и всегда Данилов был человеком, совершенно не способным влиять. Ну что может сделать с толпой тот, кто сам не имеет веры? А ведь у Данилова ее нет нисколько. Все его попытки бесплодны; его можно полчаса послушать с интересом, но пойти за ним – и в голову никому не придет, т. к. Данилов сам не знает, куда вести. Он – человек бесспорно способный, умеет делать смелые и широкие обобщения, был бы прекрасным лектором, но в пророки, каким он себя мнит, он не годится. В конце концов Данилов сделается игрушкой правительства.

– Да, он себя уже сильно скомпрометировал в глазах сектантов, – проговорил Трегубов. – Я никогда не предполагал, чтоб он мог так сильно утратить их доверие! Уж на что теософы народ не фанатический, а и те стали его сторониться, перестали даже присылать билет на свои собрания. О других и говорить нечего. Сильно восстановил он всех против себя.

– И при этом человек, несомненно, хороший, неспособный на подлость, – добавил Ал. Ст. – Он совершенно не понимает того, что правительство, выдавая ему этот билет, имело на него свои виды. Вот теперь повсюду идут толки, чтобы образовывать среди крестьян христианские кружки, по типу немецких. Данилова, конечно, с этой целью и командировали, имея в виду его идею трудовой монархии и выражаемый им консерватизм. А он этого не понимает и думает, что преследует этим свои какие-то цели. Виктор Александрович, несомненно, человек оригинальный, идущий своим особым путем; он всегда стоял отдельно от всяких партий, имел свой собственный взгляд на вещи, который и проводил посильно в жизнь. Так, например, еще в дни своей молодости, когда все передовые люди ратовали за революцию и возбуждение политического и социального движения в народе, Данилов говорил, что для русского народа оно не может идти отдельно от религиозного, что религиозное должно идти рука об руку с политическим и оба должны