Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

А стремление русских дам к французам и французскому, так же как и выражения вроде: «Да еще за такой дамой, которая адорабль и которая тот один имеет порок, что в Париже не была» (Дюлиж в комедии «Пустая ссора», явл. XIII), – Фонвизин, верно, ближайшим образом взял у Сумарокова, т. к. дама из его «Бригадира», увлекающаяся по-французски воспитанным дураком Иваном, и сам этот Иван – точные сколки с сумароковских французящихся дам и их амантов. Очевидно, в «Бригадире» Фонвизин еще сильно почерпал у Сумарокова.

11/V. Комедия «Рогоносец по воображенью» тоже отдает Шекспиром. Во-первых, эти разговоры о рогах и боязнь их почувствовать на своем лбу. Во-вторых, – это, положим, не в одной этой пьесе, – параллельное развитие действия между слугами, являющегося повторением того, что происходит между господами, только с примесью комического, буффонского элемента. В-третьих, в комедии «Мать, совместница дочери» есть даже попытка играть словами (например, словом «рог»).

12/V. Продолжу о поездке в Белоостров.

Весь мой интерес направился, конечно, к фигуре Ремизова, т. к. мне довольно знать о ком-нибудь, что он писатель, хотя бы даже и не из особенно вкусных, чтобы он сразу привлек мой интерес, но это до тех пор, конечно, пока я не узнаю, что это такое, стоит ли интереса или нет. О Ремизове же я не имела еще никакого своего мнения; читать его не приходилось; слышала только, что он что-то чудит. Поэтому я уставилась на него с большим любопытством.

Я еще никого не встречала, кто бы так подходил по внешнему облику к типу Квазимодо, как Ремизов. Он несомненный урод, но что-то есть в этом уроде притягивающее к себе; чувствуется во всей его фигуре какая-то сосредоточенность в себе, какой-то свой мирок, в который нет доступа постороннему; чувствуется, что он и сам совсем особенный, отличный от всех людей. Точно он питается не теми же ростками, как и мы, не из общей всем нам почвы. В нем есть сходство с Сиповским в лице, но последний со своей пошлой физиономией и деланой мефистофельской складкой кажется прямо уродом рядом с Квазимодо-Ремизовым, несомненно заключающим в себе какое-то внутреннее благородство. В нем нет ни тени вычурности, ничего похожего на рисовку; наоборот – масса простоты и, может быть, даже застенчивости или просто отчужденности. К сожалению, заговорить с ним было никак невозможно, т. к. сначала он ушел с И. А. в моленную и о чем-то долго совещался с ним там по секрету, а потом все время держался особняком и упорно молчал. Да я и сама стеснялась, откровенно говоря, спросить его о чем-нибудь: при этой обстановке и таком положении дел это могло бы показаться неделикатной назойливостью интервьюера или любопытствующей девицы. Достаточно того, что я смотрела на него во все глаза и по возможности наблюдала за ним.

Во время обеда Ремизов сидел за столом на балконе, куда я идти побоялась из‑за своей простуды; забрался, говорят, в самый угол и так же все время молчал.

Едва нас позвали к столу, как И. А. опять захлопотал.

Вообще, он проявляет необычайные способности там, где надо что-нибудь устраивать, распоряжаться, вообще проявлять активность своей натуры, и тут он очень деятелен и подвижен (хотя и несколько суетлив по-бабски), невзирая на свой багаж, как И. А. называет свою фигуру.

Вышло так, что все мужчины – их было человек десять – ушли на балкон, а в столовой остались одни курсистки. И. А. сейчас же заметил такой непорядок и привел нам их человек пять оттуда. Сам он тоже обедал в столовой.

Незадолго до обеда И. А. скинул свою красную рубаху и очутился в европейском костюме, как он сам сказал, т. е. крахмальной сорочке и синем пиджаке, одетом на нем под рубахой. Для чего нужен был этот маскарад – неизвестно; просто хотелось человеку почудачить, переодевание к обеду было другое чудачество, по поводу которого он не преминул тут же произнести какое-то стихотворение об английских причудах русских, после чего И. А. добавил: «Этим стихотворением я сам себя высек».

Ну и за обедом И. А. прочудачил в третий раз: он заставил нас встать и прочел молитву предобеденную, а после обеда – вторую, что повторил и за другим, «музыкантским» столом на балконе. Читал он при этом именно «как пономарь», так что вряд ли его чтение сопровождало какое-нибудь благоговейное чувство63.

Встав из‑за стола, мы начали прощаться, так как было уж довольно поздно, но некоторых из нас И. А. задержал, прося еще немного подождать и шепнув при этом: «Не пожалеете, уж я вам говорю». Я была в их числе и, разумеется, осталась без всякой попытки к протесту (протестовать).

А дело заключалось в том, что, когда нас осталось человек 15 вместе со студентами, И. А. вынес нам несколько экземпляров своей статьи о Толстом и брошюрки ученика его Громова «о научной деятельности И. А. Шляпкина» с приложением его портрета64 – и со всей возможной торжественностью вручил нам их на память. Любит человек торжественность, что и говорить; но выходит и это у него крайне безобидно, точно дитя потешится…

Разойдясь в удовольствии дарить, И. А. вытащил еще несколько своих брошюрок («Четыре возраста человеческой жизни», «О Ерше Ершовиче»65 и еще что-то), но так как их было всего штук 6–7 и на всю братию не хватало, то И. А. решил доложить недостающее количество несколькими дублетами из своей библиотеки и затем все это разыграть в лотерею. Две-три интересные книги возбудили наш азарт, и лотерея прошла очень весело, при ближайшем, конечно, участии неутомимого хозяина. Я по своему обычному невезению в лотерее и картах вытащила пятый номер, по которому мне причиталась диссертация лингвиста Щербы66, а для оживления ее сухой науки И. А. добавил вышедший к 19 февраля юбилейного 1911 года жиденький сборник плохих стихов, посвященных этому событию67.

Так закончился проведенный в Белоострове день, и мы, от души поблагодарив ласкового хозяина за радушный прием и расписавшись в новом уже альбомчике, – тронулись в путь.

Ремизов, который просил И. А. указать ему литературу о Китоврасе, начертал что-то глаголицей, чего я уж никак разобрать не могла68.

В 10 часов мы были на вокзале, а в начале 12-го – дома.

Вечером. В комедии «Вздорщица» Сумароковым выведен дурак, делающий попытки говорить умные и мудрые речи, на манер шекспировских шутов. Вообще,