Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

труд не может дать удовлетворения; тасканьем кирпичей по чужой указке не очень-то наполнишь свою жизнь… Так для чего же было губить жизнь из‑за призрака! Скорей нахватать хоть то, что еще не совсем потеряно, чем можно наверстывать прошлое!

Эту фаустовскую историю мне приходилось не раз встречать среди наших ученых курсисток, точно так же, как и другое явление: полнейшее разочарование в себе, в своих силах, следствием чего является бездействие, нерешительность и что-то даже вроде taedium vitae37. Это уж в некотором роде гамлетовщина.

Начинаем мы большей частью с донкихотства, самого возвышенного идеализма и преувеличенной веры в свое призвание. С годами мы переходим в другую крайность: скептицизм, пессимизм, мрачное разочарование. Равнодействующей для одних является встряска, в виде фаустовской жажды жизни, стремления вернуть молодость с ее сумасбродствами, пылкими увлечениями и любовью, для других – полная крышка, гамлетовщина; они превращаются в «лишних людей», и хорошо еще если пристроят себя к жизни тем, что выйдут замуж, но и тут всякие творческие силы их иссякли и они даже семьи создать не в силах, оставаясь полунытиками, полуникчемными женами и матерями.

Я помню один очень яркий тип такого «лишнего человека» – Любочку Лёвшину. Она, впрочем, с него начала, им и кончила.

Лёвшина поступила в один год со мной и тоже на физико-математический факультет. Там она изредка ходила на математические лекции, зато усердно посещала студенческие кружки для самообразования, пробовала читать политическую экономию и «Капитал» в чьем-то переложении, увлекалась понемножку – она все делала понемножку, и сама была такая маленькая, аккуратненькая, ласковая; ела понемножку, преимущественно крошечные пирожки, сдобные булочки, пирожные, вместо обеда в столовой брала одно сладкое; волосы ее были немножко и гладенько приподняты, воротничок и рукавчики обшиты белой крахмальной вышивкой; щеки румяные, покрытые легким пушком, и вся она распространяла нежный аромат духов. Итак, Любочка увлекалась понемножку лекциями Гримма38 и в значительно большей степени идейными, чистыми студентами, «относящимися к женщине как к товарищу и другу»…

Помню, как пришла она ко мне однажды взволнованная и как-то особенно вдохновенная и с жаром начала рассказывать о том, что вот теперь она наконец встретила настоящего человека. «Это такой человек, такая идеальная жена, такое возвышенное и благородное понимание! – говорила Любочка. – А как он к курсисткам относится! Он дает им работу, он приглашает их вместе со студентами к себе для занятий, поит их чаем, и, понимаете, – никакой разницы между ними и студентами, ни малейшего подчеркиванья. Мы для него такие же добрые товарищи, как и студенты. Сегодня я пришла к нему, у него было уже несколько студентов, и он сидел среди них без воротничка и галстуха, и при моем появлении нисколько не изменил ни своего вида, ни положения. “Садитесь с нами, голубчик”, – сказал он мне и так просто слегка дотронулся до руки, указывая свободный стул. Да что и говорить! Удивительно чистый человек, прямо редкий; таких, верно, уж больше и нет; об них только в книге прочесть можно».

И кто ж бы был этим идеальным человеком? Приват-доцент русской истории Строев!!!

Любочка и меня затащила как-то к нему, чтобы показать мне воочию, что это за человек, ну я и убедилась…

Так вот эта самая Любочка через несколько времени начала хандрить, говорила об отсутствии смысла в жизни, смысла в занятиях. Собственно, как можно было видеть, она никогда серьезно и не принималась за занятия, не пробовала да и не умела попробовать трудиться по-настоящему, однако любимой темой всех ее разговоров была негодность женщины к какой бы то ни было деятельности; она, очевидно, начала скучать.

Несколько позже Любочка опять рассказывала мне о знакомстве с одним «идеальным» студентом Савичем, очень умным и талантливым, по ее словам, и наконец в один прекрасный день она куда-то исчезла совсем. Больше я ее не видала ни на курсах, ни у себя, нигде. Как сквозь землю провалилась. Очевидно, она уехала домой, а может быть, и вышла замуж за этого «идеального» студента39. Во всяком случае, она, верно, и тут не сумела себя ни к чему пристроить и так же скоро разочаровалась в своем студенте, как и во всем другом.

А может быть, впрочем, любовь к сдобным булочкам и сладким пирожкам и сделала свое дело, и Любочка сделалась маленькой, аккуратненькой хозяйкой, умеющей печь свои любимые булочки и пирожки, если только муж сумел забрать ее в руки и дать ей то, что ей необходимо и чего она сама не знала, в чем оно заключается…

6/V. Ужасное состояние, когда весь мир сводится к одному огромному, распухшему, красному носу, черт бы его подрал! Только то и делай, что сморкайся и вытирай глаза: я уж и то скоро в них дырку протру. Апчхи!!.. Апчхи!!..

10/V. Вот и состоялась поездка в Белоостров40. Мы провели у Ильи Александровича целый день, с половины двенадцатого утра до 9 вечера. Было нас всего человек сорок студентов и курсисток, оставленных при кафедрах и просто окончивших. Между прочим, был и Ал. Ремизов41, но об нем после.

С утра, когда я встала, небо хмурилось; по нем ходили серые тучи, и ветер поминутно то сгонял их в темные массы, закрывающие солнце (светило дня), то опять разрывал в клочки, разгоняемые потом в разные стороны, давая этим простор солнечным лучам. Но когда мы подъезжали к станции Белоостров, на наше счастье распогодилось, и большая шумная толпа курсисток потянула по мостовой к даче И. А. Человека 4 поехало, остальные, и я между ними, пошли.

Пахло землей и новорожденной зеленью. По сторонам шоссе застыло обычное петербургское болото; между ним кой-где попадались более высокие островки с сухими березовыми рощицами, пока еще серевшими, а не белевшими на просвечивающем между ними небе; у самой дороги отдельно или группами по двое и трое красиво раскинули по синему фону неба свои темные благородно-изящные лапы спокойно-молчаливые сосны.

Начинало припекать и становилось жарко. Большинство сбросило свои пальто, наградив ими обогнавших нас на извозчике компаньонов, и шло налегке. Преобладали легкие белые кофточки и темные юбки. Наученная горьким опытом последних дней, я шла в пальто и чуть дотащилась от жары и не прошедшей еще слабости.

Но вот мы подошли, наконец, к шляпкинской даче.

Она стояла, окруженная высоким забором с калиткой, над которой виднелась дощечка: «И. А. Шляпкин», – а рядом черная рука с перстом, указующим по направлению стрелки. Однако мы не обратили на нее должного внимания и вошли прямо в калитку. Калитка ввела нас в