Женщины Гоголя и его искушения - Максим Валерьевич Акимов

ужас»), да и в судьбах других гениев, раз за разом, будет происходить подобное, но покуда человек ещё не успел истратить свой жизненный потенциал, ему бывает легче справиться со многими испытаниями судьбы, подкидывающей замысловатые задания, чем в возрасте усталых лет. Ну а Гоголь в данный период едва успел перешагнуть тридцатилетний рубеж, и жизнь нашего поэта пока шла по восходящей траектории, она двигалась к высшей точке, самой высшей – к завершению поэмы.

Однако Гоголю, быть может, стало страшновато перед восхождением к этому пику, к этой высотке – и в этом всё дело? Гоголь ощущал тяжкое давление, осуществляемое на него чувством ответственности перед народом, перед своей страной. Это был не просто комплекс гоголевской психики, эта была настоящая одержимость истинного художника, который готов был бы шагнуть в пропасть, лишь бы только совершить то, к чему был предназначен. В какой-то момент эта одержимость станет губительной и для Гоголя, и для его трудов, но пока, как видно, все казусы судьбы и все мелочи, и даже метания, что диктовала порой гоголевская мнительность, могли пойти лишь на пользу главному делу гоголевской жизни, то есть приближали его к созданию той книги, которую мы, его потомки, читаем уже полтора века и оторваться пока не можем.

* * *

Венский кошмар преодолён, всё осталось в прошлом. Гоголь снова в Италии! Погодину он сообщает следующее: «Добравшись до Триэста, я себя почувствовал лучше. Дорога – моё единственное лекарство – оказала и на этот раз своё действие. Я мог уже двигаться. Воздух, хотя в это время он был еще неприятен и жарок, освежил меня. О, как бы мне в это время хотелось сделать какую-нибудь дальнюю дорогу. Я чувствовал, я знал и знаю, что я бы восстановлен был тогда совершенно. Но я не имел никаких средств ехать куда-либо. С какою бы радостью я сделался фельдъегерем, курьером даже на русскую перекладную, и отважился бы даже в Камчатку, – чем дальше, тем лучше. Клянусь, я бы был здоров. Но мне всего дороги до Рима было три дня только» [243].

Тем временем 2 сентября Панов спешил в Венецию, опоздав против условленного с Гоголем крайнего срока на один день. Панов думал, что уже не застанет писателя. «Вместо этого, встречаю его на площади Св. Марка и узнаю, что мы с противоположных сторон въехали в один и тот же час», – с радостью вспоминал потом Панов. Вместе с Гоголем приехал Николай Боткин.

В Венеции Гоголь впервые встретился с Айвазовским, гениальным художником-маринистом. Для нас же примечательно то, что Иван Константинович не заметил никаких примет только что пережитого Гоголем кризиса.

Венецианская лагуна. Вид на остров Сан-Джорджио. Художник И.К. Айвазовский

Попав в Рим и вновь поселившись в той уже знакомой и родной квартирке на Strada Felice, Гоголь преобразился ещё более, причём едва ли не в первый же день, ожил сразу, хандра ушла, а на горизонте показался тот перевал, тот самый перевал, к которому двинулся Гоголь, понемногу пришедший в себя.

Потекли недели, а затем месяцы увлечённой работы над поэмой. Так прошла зима, добрая и мягкая римская зима.

В конце апреля 1841 г. в Рим прибыл друг Гоголя, из кружка прежних «однокорытников», – Павел Анненков. Личность это довольно примечательная, воспоминания и суждения которой чрезвычайно важны для нас. В данный момент Анненков, подобно Гоголю, – холостяк, свободно странствующий по Европе, стремящийся отыскать в себе и в ней что-то такое, чего поможет созданию важной новизны.

Летом 1841 г. Анненков станет, как никогда, дружен с Гоголем, полезен для Гоголя, много времени посвятит помощи Гоголю. Потом пути этих людей разойдутся, линии их судеб составят неодинаковые узоры. Павлу Васильевичу суждено будет надолго пережить Николая Васильевича, явиться одним из тех, кто сумеет увидать зарю новой эпохи, её резко меняющуюся идейность, к тому же стать ни много ни мало знакомым и корреспондентом Карла Маркса (да-да, Анненкову повезёт вступить в переписку и с этим классиком).

Житейские стороны пути Павла Васильевича покажут значительное отличие от судьбы Николая Васильевича. Старый холостяк Анненков решит жениться в 48 лет. Избранницей станет тридцатилетняя Глафира Александровна Ракович, познакомит их Иван Сергеевич Тургенев. Впоследствии, когда Анненков отправится путешествовать по Европе уже с молодой женой, Тургенев скажет Полине Виардо: «Анненков счастлив, как только может быть счастлив человек… они безмерно друг в друга влюблены» [244].

У Павла Васильевича и Глафиры Александровны родились дочь Вера (1867) и сын Павел (1869). На появление первенца Тургенев откликнулся письмом: «Вот вы и отец теперь, отец ребёнка, подаренного любимой женщиной. Подобного счастья я никогда не испытывал и радуюсь, что оно достаётся человеку, которого я люблю» [245].

Короче говоря, для Анненкова окажется актуальным утверждение, что в сорок лет жизнь только начинается (жаль, что для Гоголя вышло не так).

Однако для нас важнее всего то, что пути Павла Васильевича сумели пересечься с дорогами Николая Васильевича в знаковые моменты гоголевской биографии и всякий раз Анненков мог оценить Гоголя свежим оком, встречая его после продолжительной разлуки. А ещё необыкновенно примечательным фактом будет являться то, что Анненков, уже несколько отдалившийся от Гоголя, присутствовал в Зальцбрунне в июле 1847 г., в тот самый момент, когда Белинский составлял своё ставшее знаменитым негодующее письмо Гоголю после выхода «Выбранных мест из переписки с друзьями». Анненков тогда хотел несколько смягчить гнев «неистового Виссариона», но не сумел этого сделать.

Нынче же, то есть весной 1841 г., поспешив в русское посольство, Анненков узнал адрес Николая Васильевича и, явившись на квартиру Гоголя, обнаружил своего петербургского знакомца в расположении духа весьма приподнятом, даже игривом.

Оба русских путешественника сошлись совершенно по-товарищески, по-старому, будто и не бывало долгих лет разлуки, но очень скоро им предстояло несколько оставить досуг и заняться общей работой. Дело в том, что Анненков предложил Гоголю свои услуги в качестве секретаря-переписчика. В это время работа над «Мёртвыми душами» как раз подходила к концу, помощник Гоголю был очень даже нужен.

Ну а нам здесь просто невозможно обойти вниманием и не процитировать те места из воспоминаний Павла Васильевича, которые описывают быт Гоголя, жившего в Риме. Помните, я обещал привести описание гоголевской квартиры на «Счастливой дороге», оставленное Анненковым, так вот сейчас самое время. Местами оно даже завораживает, описание это, читаешь и будто видишь как наяву, в характерных деталях, гоголевскую обитель:

«Комната Николая Васильевича была довольно просторна, с двумя окнами, имевшими решетчатые ставни изнутри. О бок с дверью стояла его кровать, посередине большой круглый стол; узкий соломенный диван, рядом с книжным шкафом, занимал ту стену её, где пробита была другая дверь. Дверь эта