Александр Тиняков. Человек и персонаж - Роман Валерьевич Сенчин

тиняковской «Весны» (в книжке «Треугольник», 1922): «Стали бабьи голоса / Переливней и страстнее, / Стали выше небеса / И темней в садах аллеи», – чтобы услышать источник бунинского названия «Темные аллеи» и уже хотя бы этим «спасти от забвения».

Стоило бы процитировать поэтическое кредо Тинякова, чтобы разобраться с его «цинизмом»: «Мне уже не страшно беззаконье, / Каждый звук равно во мне звучит; / Хрюкнет ли свинья в хлеву спросонья, / Лебедь ли пред смертью закричит», – чтобы расслышать странно преломленный тютчевский пантеизм («час тоски невыразимой – всё во мне и я во всем»).

Ближе к финалу своей статьи Никита Елисеев пишет о том, ради чего, видимо, решил ответить В.Богданову, – противопоставляет цинизм Тинякова цинизму советских писателей того времени:

Встает вопрос: кто ради «сладкой и вкусной пищи» (уж во всяком случае не ради конины и гнилой трески) вылизал «пятки врагу» – Тиняков, вставший с протянутой рукой на углу Литейного и Невского, или ученики расстрелянного Гумилева, ставшие советскими классиками? <…>

Современники Тинякова, вырвавшиеся из ада Гражданской войны, хотели хорошо есть, спокойно спать – об этом и написал Тиняков. Цинизм? Если и цинизм, то в философическом, античном смысле. Цинизм Диогена, Антисфена, цинизм безумного короля Лира почетен, а не позорен. Впрочем, если человек не признается в том, что ему нужна «сладкая и вкусная пища», а пишет про то, что он – «сын трудового народа» или что-то в этом роде, – это тоже цинизм. Но много хуже. Циничнее. <…>

Никакой не Тиняков (нищий, маргинал, неудачник), а Катаев (классик, остроумец, циник, богач) – вот кто живое воплощение парадокса «гений и злодейство». О нем и надо было писать статью под названием «Все ли дозволено гению?»

Тиняков – что ж. Нищий.

Нищему – все дозволено, —

заключает Елисеев.

* * *

После выхода в 1998 году в издательстве «Водолей» книги, где были собраны все доступные Николаю Богомолову стихотворения Тинякова (ему же принадлежат предисловие и обстоятельные комментарии), а тем более после ее переиздания в 2002-м чуть ли не вереницей пошли вполне научные статьи, сообщения, доклады о жизни и творчестве нашего героя.

Сотрудница Национального исследовательского Мордовского государственного университета имени Н.П.Огарева Е.А.Казеева опубликовала в последние годы несколько филологических работ о произведениях Тинякова. Вот названия трех из них: «„Эдип“ А.И.Тинякова (Одинокого): опыт анализа стихотворения», «Художественный мир поэмы А.И.Тинякова „Разлука“», «Античность в книге А.И.Тинякова „Navis nigra“».

Приведу начало уже упоминаемой мной статьи Глеба Морева «Нет литературы и никому она не нужна», которая, по моему мнению, становится всё более насущной. Но здесь прошу обратить внимание на стиль, ритмику. Чем не начало романа?

28 марта 1930 года в Ленинграде, на углу Литейного проспекта, уже двенадцать лет как носившего имя большевика Володарского, и Пантелеймоновской улицы, семь лет именовавшейся улицей декабриста Пестеля, у входа в бывший книжный кооператив «Колос» сидел высокий 50-летний на вид человек с воспаленным красным лицом, длинными седыми волосами и бородой. В руках у него была жестянка с монетами. Завидев приближающихся к нему граждан «приличного вида», человек вскакивал, протягивал к ним жестянку и требовательно просил подаяния. Редко кто кидал в его коробку мелочь. Вслед безучастно проходящим неслись ругательства.

Быстро шедший мелкими шажками по Пантелеймоновской небольшого роста мужчина в потертом пальто и стоптанных башмаках, поравнявшись с нищим, остановился и, перебросившись с ним парой слов, протянул несколько монет. Расплывшись в беззубой улыбке и благодарно кланяясь, тот быстро спрятал полученное в карман.

Вечером, пройдя по Литейному два квартала и вернувшись домой, в коммуналку на улице Жуковского, нищий записал в своем дневнике: «Сегодня на Лит<ейном> впервые за мою „практику“ мне подал М.А.Кузмин». И приписал в скобках – «20 к<опеек>».

Нищего звали Александр Иванович Тиняков.

Очень любопытна статья Владимира Емельянова «Знал ли Александр Иванович халдейский язык? (Об источниках стихотворения А.Тинякова „Тукультипалешарра!“)»[73].

Сначала стихотворение, о котором идет речь. Оно вошло в его первую книгу.

О, Тукультипалешарра!

Сын губительной Иштар,

Блеск багряного пожара,

Властелин жестоких чар!

Как вулкан свирепо мечет

Тучи пепла, глыбы лав,

Так людей на поле сечи

Ты бросал, войны взалкав.

Ты карал их, ты разил их,

Щедро сыпал труп на труп,

Пировал на их могилах

И точил свой львиный зуб.

Двадцать пять твердынь разрушив

Во враждебной Курхиэ, —

Ты смирил навеки души

В обезбоженной земле.

Страны дальние Наири

Троекратно покорив,

Над руинами в порфире

Стал ты, грозен и красив.

Отдаленным поколеньям

Буквы, острые, как нож, —

О тебе поют – и пеньем

Будят в сонных душах дрожь.

О, Тукультипалешарра!

Славя блеск твоих побед,

Шлю я грозному удару

Эхо слабое в ответ!

Внук Мутаккильнуску гневный!

Сын губительной Иштар!

Не отринь мой стих напевный —

Вечной славе скромный дар!

24 января 1912 г. Пирожково

Далее выдержки из статьи Владимира Емельянова.

Стихотворение это не может не привлечь ассириолога узнаваемыми образами и строками из большого цилиндра ассирийского царя Тиглатпаласара I (1115–1077 гг. до н. э.), ставшего первым текстом, адекватно прочтенным дешифровщиками аккадской клинописи <…>. Надпись Тиглатпаласара I никогда не переводилась полностью на русский язык (фрагменты см. Дьяконов, 1951, c. 270–278). Тем удивительнее читать стихотворение второстепенного поэта Серебряного века, цитирующего довольно близко к тексту некоторые ее фрагменты. Неизбежно возникает вопрос об источниках стихотворения и о степени близости автора к клинописному оригиналу.

Для такого странного вопроса – знал ли поэт клинопись и аккадский язык – у нас есть все основания. Дело в том, что Георгий Иванов в своих мемуарах 1920-х гг. дважды дает прямое указание на этот факт. В рассказе «Александр Иванович» Тиняков признается Иванову: «Я по-французски тогда не понимал, а жаль. Потом уже не то что по-французски – по-халдейски обучился, но, конечно, без всякого толку». <…> А в рассказе «Человек в рединготе» есть такая любопытная сценка (в квадратных скобках дается версия первого варианта[74], где упоминается данное стихотворение):

«<…> [Но вот он снова стал читать и, услышав голос, нельзя было сомневаться. Он, конечно. Читал он какую-то благопристойную модернистскую чушь, стилизованное что-то: „О Тукультипалишера, / О царь царей, о свет морей…“]

И эстетической благонравной публике „Физы“ нравилось, по-видимому, –