Холокост. Черные страницы. Дневники жертв и палачей - Нина Сигал

Вторник, 6 июля 1943 года

Плачут женщины. Рыдают уборщицы, опершись о свои метлы. Женщины, обливаясь слезами, смотрят в открытые окна. Сегодня утром депортировали их братьев, сестер, отцов и матерей[213]. Даже мужчины не могут сдержать слез и пытаются проглотить ком в горле. Пронзительно скрипят колеса, и поезд, как смертоносная змея, уползает вдаль. Два железнодорожных вагона, битком набитых теми, у кого была печать «S»[214]. Я сам прошел буквально через игольное ушко. Сегодня утром в четыре часа мне сообщили, что мое имя вычеркнуто из списка. Все вокруг поздравляли меня, пожимали мне руки. Я милостиво принимал их выражения сочувствия, но внутренне пребывал в смятении. Других пациентов тут и там поднимают с постелей, чтобы они приготовились к своей смертельной поездке. Для тех, кто был вынужден уехать, поздравления, которые получал я, были, очевидно, сродни пощечине.

Инге Янсен, домохозяйка, Амстердам

Четверг, 8 июля 1943 года

Я немного поработала по дому, потому что уборщица не пришла, а этим вечером я ждала в гости фрау Рейтер[215] с Хильдбургом и Геро. Она – весьма жизнерадостная женщина, но сразу видно, что привыкла к тому, что все вокруг ей потакают. Англичане высадились на Сицилии, и там идут тяжелые бои. Будем надеяться, что [немцы] смогут продержаться.

Пятница, 9 июля 1943 года

Ужин в отеле «Амстел» в честь обергруппенфюрера Гроте, заменившего Конти[216] в Ziekenfondsen[217]. Он очень приятный человек. Адриан остался чрезвычайно доволен своей беседой с ним после того, как они привезли нас домой. Надеюсь, они наконец-то смогут добиться прогресса. Они отомстят!

Суббота, 17 июля 1943 года

Весь день звучали сирены воздушной тревоги, заставляя нас очень сильно нервничать. На другой стороне города от налетов пострадало множество домов в рабочих кварталах, а также церковь и большой нефтяной танкер. К сожалению, довольно много убитых и раненых.

Вечером доктор Рейтер сообщил кое-какие новости. Ходят всякие слухи, один чудовищней другого. На чай пришла семья Херман и семья Роскам. Она – немецкий врач, он – важная персона: издатель, очень богатый, но, к счастью, очень простой в общении человек и убежденный эсэсовец. Он говорит, что должен привыкнуть к тому, что СС – это военизированная организация. Мне не приходилось слышать, чтобы Адриан жаловался на что-то подобное. По словам летчика Фрица, множество истребителей было отправлено на Сицилию для участия в Grosz Angriff[218]. Как мне кажется, говорить подобные вещи вслух небезопасно. Собаку Джесси, Типси, пришлось усыпить, чтобы избавить ее от страданий. Мне ее очень жаль!

Филип Механикус, журналист, Вестерборк

Суббота, 24 июля 1943 года

По лагерю ходят слухи о том, что я с разрешения оберштурмфюрера лагеря пишу роман о Вестерборке и что каждый день я должен зачитывать ему по новой главе. Вчера было неофициально объявлено, что больше никаких транспортов отправлять не будут, ни из Вестерборка на Восток, ни из Амстердама в Вестерборк. Сегодня, подобно удару грома при ясном небе (хотя небо здесь никогда не бывает ясным, потому что над нами всегда нависает темная туча), пришло известие о том, что из Амстердама идет поезд.

Вчера появился слух, что в театре «Голландский Шувбург» все еще содержат евреев, а сегодня вечером, около шести часов, прибыл транспорт с 450 евреями. По большей части это были члены «Экспозитур»[219], но была также группа из шестидесяти евреев, сотрудников Еврейского совета, которых на прошлой неделе отправили обратно в Амстердам с защитной печатью за хорошее поведение. Горькая ирония судьбы: некоторые евреи из числа этой группы уезжали из Вестерборка в Амстердам со всем своим скарбом, как настоящие скопидомы. Вернулись же они сюда лишь с котомкой и скаткой-одеялом. Мужчины небриты, их жены растрепаны. Можно было услышать, как люди судачили об этом, говорили что-то вроде: «С более достойными людьми такого не произошло бы» или «Жаль, что они не воспользовались своими деньгами как следует» – и тому подобное. Короче говоря, зубоскалили с немалым удовольствием. Слуги фюрера играют с евреями в кошки-мышки. Они гоняют их из угла в угол, наслаждаясь страхом и постепенным истощением своих жертв.

Воскресенье, 25 июля 1943 года

Приказ доктора Пика, начальника карантинного отделения: поскольку мухи переносят инфекцию, каждый житель лагеря обязан отлавливать пятьдесят мух в день и доставлять их в бумажном кульке на карантинную станцию. Телегу поставили впереди лошади. Забыли о кучах мусора возле лагеря и грязных открытых туалетах, где мухи летают целыми роями, что и становится источником заразы. В одном из бараков развесили липучки, которые ловят сотни тысяч мух. Однако таких липучек почти не сыскать.

Четверг, 29 июля 1943 года

Сегодня я сопровождал своего брата в казармы национальной полиции «Марешаузее». Он женат на арийке. В течение девяти недель он был госпитализирован из-за рассеянного склероза. Как и у многих пациентов с хроническими заболеваниями, его здоровье быстро ухудшилось из-за отсутствия надлежащего медицинского обслуживания, но еще больше – из-за ужасных условий здесь и отсутствия внимательного сестринского ухода. У него уже отказывают ноги, и он едва может ходить без посторонней помощи.

Я легко мог бы воспользоваться этим случаем, чтобы сбежать. С двумя членами «Службы порядка», которые перевозили моего брата, и незаметно для военной полиции я мог бы сесть в грузовик, который должен был отвезти моего брата к поезду в Ассен. На какую-то долю секунды я почувствовал искушение, но устоял перед ним. Ни при каких обстоятельствах я не хочу подвергать опасности своего брата или создавать ему какие-либо трудности. Кроме того, у меня в голове промелькнула мысль: оно того не стоит, война скоро закончится. Это любопытное ощущение: находиться так близко к свободе, а затем отказаться от нее. Все равно что мужчине отвернуться от красивой женщины.

И все же такая свобода – это весьма относительная победа. Тот, кто выживет в Вестерборке, уклоняясь от депортации, может сделать больше в своем плену, чем те евреи в Амстердаме, которые живут в условиях относительной свободы, или те, кто скрывается и сидит в четырех стенах, ежеминутно испытывая страх, что его придут арестовывать. Наше заключение – это колючая проволока и принудительная казарменная дисциплина, но, используя свое воображение, толику юмора и чуточку любви к природе, можно создавать свой собственный мир и, таким образом, забыть о заточении своего физического тела. В равной степени можно забыть о физическом плене с помощью работы, если она не слишком утомительна (и если это не в Вестерборке), а затем проводить свободное время на свежем воздухе, наслаждаясь бескрайним небом, вересковыми пустошами и птицами. Здешнее небо так драгоценно, вереск так многоцветен, а закаты так восхитительны! Здесь летают огромные стаи чаек… Я мог бы стоять часами, наблюдая за чайками, истинным символом свободы. Они покидают землю когда захотят, свободно плывя по ветру, поднимаясь и опускаясь, иногда в унисон, иногда беспорядочно, как цепочка разрозненных мыслей, но они всегда грациозны. Наблюдая за ними в то время, как мое тело остается в заточении за колючей проволокой, я осознаю, что мой разум свободен и ничем не связан.

Глава 16

«Просто у нее было слишком доброе сердце»

Моя девятилетняя дочь Соня вместе с нашим лабрадудлем Коко сидела на заднем сиденье взятой напрокат машины. С помощью навигатора «Гугл Карты» на моем телефоне она подсказывала мне, как доехать до Эпе. В один из моментов, когда, по ее словам, мне нужно было свернуть направо, я засомневалась, потому что эта дорога больше походила на пешеходную тропинку. Но я вспомнила, что мы направлялись на отдых в небольшой коттедж в чаще леса, поэтому нажала на педаль газа и последовала инструкциям Сони.

Мы ехали около десяти минут по грунтовой дорожке, окруженной высокими елями, и чем дальше, тем больше я впадала в панику из-за того, что мы, очевидно, все же ошиблись дорогой. «Это, должно быть, тропинка для верховой езды, – подумала я, – и в любой момент нам навстречу