«Там, среди шумного моря, вьется Андреевский стяг…» Хрестоматия военного моряка - Коллектив авторов

84 пушки, под его флагом, «Париж» – 120 пуш., под флагом контр-адмирала Новосильского, «Три святителя» – 120 пуш., «Вел. кн. Константин» – 120 пуш., «Чесма» – 84 пуш., «Ростислав» – 84 пуш. и два фрегата: «Кагул» – 44 пуш., «Кулевчи» – 56 пуш., всего шесть кораблей и два фрегата. Оба фрегата по расписанию должны были остаться у входа в бухту и стараться не пропускать пароходов, в случае если б они захотели прорваться в море. Линейные же корабли должны были в две колонны, адмиральские впереди, войти на рейд и, разойдясь веером, стать против неприятеля на глубине шести сажен. Турецкая эскадра стояла дугообразно, имея на флангах и в интервалах сильные береговые батареи с ядрокалильными печами. Она состояла из 12 парусных фрегатов и корветов, при двух пароходах, из которых один «Таиф» – пароходо-фрегат.

Числом орудий и калибром мы были сильнее турок, но принимая во внимание, что одно орудие на берегу равняется четырем на море и что турки около десяти минут могли ранее открыть пальбу, покуда мы становились на якорь и тянули шпринг, можно положительно сказать, что первое время они имели преимущество над нами.

18-го числа [ноября 1854 г.] в 10 часов команде был дан обед. В 11 в исходе отслужили молебен, иеромонах обошел палубы, окропил всех святой водой, и ровно в 11 часов, построившись в две колонны, мы пошли на рейд.

Тревоги еще не было, но уже каждый стоял на своем месте, все ждали с нетерпеньем. Ровный попутный ветер нас быстро приближал к врагу; наконец, уже он и виден, бьют тревогу, смачивают палубу, опускают сукно над крюйт-камерами, комендоры берутся за шнурки ударных замков, у всех напряженное внимание, все ждут. Уж мы на пушечном выстреле, уж ближе, видно, как турки наводят орудия, но пальбы не начинают. Было 12 час. 20 мин. Но вот на турецком адмиральском фрегате показался клуб дыму, раздался первый выстрел, и не успело ядро просвистать, как неприятельская эскадра опоясалась белой пеленой, и ураган ядер проревел над нами. За залпом последовал батальный огонь[174]. Став бортом, мы, не крепя парусов, открыли огонь. Турки, кажется, этого не ожидали. Они воображали, что, бросив якорь, мы пошлем людей по реям убирать паруса, а потому орудия их были наведены по мачтам, и первый залп не причинил нам почти никакого вреда. Потом под нашим огнем и при густом дыме им было трудно взять верный прицел. Этим только и можно объяснить наш сравнительно малый урон. Что было первые пять-десять минут, сказать трудно. Мы стреляли, по нас стреляли. Не только в батареях, но даже с палуб ничего от дыму не было видно. Палили прямо перед собой по старому направлению.

Гром выстрелов, рев ядер, откат орудий, шум людей, стоны раненых – все слилось в один общий адский гвалт. Бой был в разгаре.

Я был в мидель-деке помощником батарейного командира. Ко мне подбегает штурманский кондуктор М., ординарец капитана, и с ужасом на лице кричит в ухо: «Бейте отбой!» Меня это удивило; но велено – значит, надо. Барабанщик бьет, никто не слышит. Бегу по орудиям, останавливаю комендоров, по дороге сообщаю о том же командиру батареи лейтенанту Т. «Вы с ума сошли!» – отвечал он. – «Велено!». Побежал и он останавливать.

Пальба прекратилась, порыв ветра рассеял немного дым, и что же мы видим? Шпринг у нас перебит, мы стоим кормой к неприятелю, а передние орудия нашего корабля приходятся против корабля «Париж», и несколько выстрелов попало в него. Полубаркас пустили ко дну и сидевшего на нем мичмана В. ранили картечью. Мы могли отстреливаться только половинным числом орудий. Бой продолжался; все тот же адский гвалт; вдруг он покрылся каким-то могучим треском, но еще более могучее «ура!» покрыло его!

Взорвали турецкий фрегат. В это время на корме у нас в деке закричали: «Пожар!» Бросаюсь туда, вижу – конопать от сотрясения выпала и от своих же выстрелов загорелась. Потом уже я узнал, что у нас был пожар на кубрике гораздо опаснее от каленого ядра, но, к счастью, ядро было не очень накалено и его успели потушить.

Ко мне подбегает опять ординарец и кричит: «Капитан требует!» Отправляюсь наверх – еще кричат «ура!». Что такое? Другой фрегат пустили ко дну.

Я подошел к капитану.

– Ступайте на грот-марс. Видите, как все перебито? Приведите в порядок и смотрите за полетом ядер.

В это время, когда капитан отдавал мне приказание, ядро ударило в сетки, вырвало три койки, и одна из них вместе с ядром пролетела над нашими головами. Сигнальщик, стоявший возле, пригнулся, но не успел он нагнуть головы, как капитанская труба уже была у него на плечах.

– Чему кланяешься, болван?

– Виноват, ваше высокоблагородие! – отвечает матрос, бойко смотря в глаза.

Я полез на марс. Бой, видимо, стихал. Сверху картина была восхитительная. Посредине рейда, как громадные кресты над могилами, торчали мачты потопленного фрегата с реями поперек. На отмели горел турецкий пароход. Город пылал в нескольких местах. В инструкции вице-адмирала Нахимова было сказано, чтобы по городу не стреляли, в особенности, чтоб ядра не попадали в дома, где подняты консульские флаги. Но бомбы, перелетая через турецкие суда, попадали в город, и первое загоревшееся здание было австрийское консульство. Русские корабли в дыму, как в облаках, извергали смерть и огонь. Турки не могли более бороться, они начали садиться на гребные суда, спасаясь на берег; другие, расклепывая цепи, бросались на отмели и оттуда спасались вплавь. В 4-м часу все было кончено; только два фрегата, свалившись на отмели, перпендикулярно один к другому, продолжали бой. Наконец, и их турки начинали оставлять, лишь несколько фанатиков отстреливались из трех орудий, и что ни выстрел – ядро у нас в корме или в корабле «Париж». Федор Михайлович Новосильский рассердился. «Париж» дал залп, и Синопский бой отошел в историю.

Участнику в сражении невозможно видеть все; могу только сказать, что соседи наши «Ростислав» и «Париж» действовали, как на маневрах. Когда на последний приехал Павел Степанович, то сказал адмиралу Новосильскому: «Я приказал во время сражения поднять вам сигнал «адмирал изъявляет свое удовольствие», но все сигнальные фалики были перебиты».

В самом начале сражения турецкий пароходо-фрегат «Таиф» (капитан англичанин) прорезал линию наших кораблей, ловко отманеврировался от парусных фрегатов и прорвался в море. В это время шли из Севастополя три наши парохода: «Крым», «Одесса» и «Херсонес», под командой контр-адмирала Панфилова, они завязали бой и погнались за ним, но