Любовь и Западный мир - Дени де Ружмон

мистики форм и мифов? И что она предполагает, чтобы расцвести и завершиться как самостоятельное произведение искусства, временное исчерпание глубоких источников? Не потому ли, что литература, столь сильная, когда она льстит страстям сердца, оказывает почти что ничтожное сопротивление реалистическому уму и тому, что мы называем гражданским интересом, и как это представляется в наши дни? В то время как мистика и религии, наоборот, приобретают вящую силу в опровержениях и насмешках, которые им противопоставляются?

Достаточным оказалось одного решения официозного Буало, – короткий Диалог о Героях Романа, – чтобы свести к безмолвию и забвению вплоть до учебников нашего времени романическую феерию, порожденную Астреей, и комического романа, ее паразита[142].

Оставалось только последнее пламя, небольшое и чистое, называемое Принцессой Клевской. Смерть здесь смягчается добровольной разлукой, а рыцарство уступает место добродетели, совершаемой во благо мира…

9. Корнель, или сражающийся миф

Именно в классическом театре и, следовательно, в самом средоточии нестерпимого порядка, страсть должна была найти свое наиболее яркое отмщение.

Мы знаем любопытную тему Королевской площади, весьма уничижительной комедии. Алидор, влюбленный в Анжелику и любимый ей, «пребывает в неудобстве от любви, которая его слишком привязывает», и он хочет сделать так, чтобы его любовница отдалась его другу Клеандру. Отсюда обычно заключается, что Корнель предстает первым автором, пожелавшим подчинить страсти рассудку, если не морали. Тем самым он являлся первым, кто вырвался из-под засилья мифа. Случай стоит проанализировать. Вот как Алидор жалуется в первом акте:

Любя меня чрезмерно, она заставляет меня умереть;

Мгновение холода и я смог бы исцелиться;

Ухмылка скверная, немного ревности.

И я бы это превратил в свою фантазию внезапно;

Но увы! Она совершенна, и ее совершенство

Нисколько не приближено еще к ее привязанности;

И повод здесь отказа для меня, часов неравных миг;

Обремененный благосклонностью к моему роковому отдохновению…

Остановимся здесь на тираде: первых стихов достаточно, чтобы внушить наше недоверие. Что это за счастье, которое оказалось бы роковым в отдохновении странного влюбленного? И несчастье быть преданным Анжеликой его исцелило бы от любви? Алидор являлся бы тогда любопытным чудовищем! Мы скорее скажем: нам слишком хорошо видно то, что он пытается от нас скрыть. Сам же он желает только «гореть»! В чем он может признаться, лишь утверждая обратное, что желает исцелиться; ведь нам трудно признать влечение к несчастью в ту эпоху.

«Постыдно мне страдать от недугов, на которые я жалуюсь», – скажет он ниже. Значит, именно стыд является причиной его лжи. На самом деле, он страдает от отсутствия преграды между его слишком верной Анжеликой и им самим. Ему не хватает «короля Марка» для этой игры. Это положение возлюбленных под конец трех лет, проведенных в лесу. Тристан имел обыкновение возвращать Изольду ее мужу. Алидор вынужден измышлять соперника. Страдая от того, что ничто не разлучает его с Анжеликой, но стыдясь признаться в этом страдании, он воображает, что жалуется на то, как слишком скован этой верностью, – и тогда мы, напротив, видим, что он отчаивается, ведь последнего ему совсем недостаточно. Он объявляет о потребности быть свободным, передающей глубинное намерение не пребывать больше даже в состоянии желания какой бы то ни было свободы. Именно это и произошло бы, если бы Анжелика постаралась удалиться от него. Но посмотрите, как он ловок:

КЛЕАНДР. Когда мы видели возлюбленного пылкого,

Несчастным почитающим себя

за то, что любят его сильно?

АЛИДОР. Как у людей посредственных ты мнишь мой разум?

И думаешь, что он о чувства пошлые споткнется?

На них взирает сверху он: остерегайтесь. Ко лжи он склонен.

Никак нельзя служить предмету, который нами обладает;

Не стоит и питать любовь, нам недоступную;

Я это презираю: когда ж люблю я, то стремлюсь,

Чтобы желания мои зависели единственно от воли;

И пусть без принуждения огонь пребудет мне послушен,

Чтоб по желанию я смог его воспламенять иль угашать…

Мы можем подумать, что это классический Корнель: воля, торжествующая над страстью. Но продолжение комедии, даже если мы отрицаем ухищрения мифа, заставит нас увидеть, что истинная воля персонажа в точности противоположна данным надменным утверждениям.

«Никак нельзя служить предмету, который нами обладает» – обозначает в действительности: «Единственный предмет, который стоит заслужить, это тот, коим мы бы целиком обладали и который даже благодаря своему ускользанию нас бы непрестанно воспламенял, поскольку сие в нашем истинном изволении». Два последних слова «… и угашать» являются чистым риторическим приемом, предназначенным для убеждения читателя или Клеандра, или самого Корнеля, что именно такая свобода желанна, тогда как это, очевидно, «огонь»; и никак не «повинующийся» огонь…

Повторим, что здесь нам легко ошибиться. И Корнель все для этого предпринял. В посвящении к этой пьесе он обращается в следующих понятиях к неизвестному персонажу:

«Именно от вас я узнал, что любовь честного человека должна быть всегда добровольной; что никогда нельзя любить до такой степени, в которой нам уже нельзя не любить; и что если мы дошли до нее, то это тирания, от ига коей нам должно избавиться; и что, наконец, любимый человек несет вящую ответственность за нашу любовь, тогда как она всегда предстает больше следствием нашего выбора и его заслуг, чем, когда она исходит от слепой склонности, будучи принужденной некой предрасположенностью по рождению, которой мы не можем сопротивляться… Мы не даем ничего, в чем нам можно было бы отказать».

Вот тот, кто красивый и хороший. Но мы не забываем, что сам отказ от рокового принуждения – это свобода, составляющая цену дара, одновременно и одно из основных требований куртуазной любви (одна из статей Leys d’Amors). И что это полемическое требование, направленное против брака. Однако Алидор и его возлюбленная, несмотря ни на что, находятся в состоянии помолвки, которого наш герой желает избежать не ради любви к свободе, хотя он так утверждает, но ради любви к страсти.

Любой ценой необходимо разорвать мои оковы

Из опасения, что Гименей лишит меня усилья,

Любовь в обязанность вменив.

Это самый чистый куртуазный язык. Но взгляните на любопытное противоречие: чуть ранее он желал отдохновения, а теперь опасается брака, ведущего его к отдохновению…

Желал ее я оскорбить, чтоб ненависти быть ее достойным;

Пока я не найду малейший доступ к ней,

Мои задумки исцелиться