Елизавета Федоровна - Дмитрий Борисович Гришин

«Ощущалось какое-то особое чувство при входе в Успенский собор и затем в церковь Св. Зосимы и Савватия, где мы удостоились приложиться к мощам святого отца Серафима», – записал в дневнике Николай II. Те же эмоции овладели и Елизаветой Федоровной. Выразить словами их было трудно, но с первых же минут пребывания в Сарове они не оставляли Великую княгиню, постоянно усиливаясь. Расселение вместе с Сергеем, Аликс и Ники в доме, окруженном толпой богомольцев, семейный обед у императрицы Марии Федоровны и даже вечернее посещение храма – все отошло на второй план, уступив место предчувствию чего-то особенно важного, великого, светлого. Чего-то незнакомого, еще невиданного и вместе с тем такого близкого по духу.

* * *

Ее духовное становление, ее усердие в постижении православия, ставшего основой жизни, долго носили характер ученичества. Елизавета была послушной ученицей. Внимательной, прилежной, вдумчивой. Постепенно раскрывая для себя глубину христианского мировоззрения, она и сама становилась его носителем, понимающим и принимающим жизнь в полном соответствии с основополагающими заповедями. Это касалось всего, включая, разумеется, и таинство брака. «Самый лучший земной дар Божий – это любовь между мужем и женой», – напишет Великая княгиня в одном из писем. И удостоенная такого дара будет счастлива. Думается, мы не преувеличим, сказав, что переход Елизаветы в православие стал для нее и Сергея второй свадьбой. С того дня их семья сделалась согласно учению Святых отцов настоящей маленькой Церковью, налагающей на них еще большую ответственность, большую требовательность к себе. Чистый образ Спасителя они пронесут в своих сердцах через всю жизнь, и для обоих никогда не будет большей истины, чем Он.

Своеобразным тайным символом духовного единства Сергея и Елизаветы станет подарок, присланный со Святой земли отцом Антонином Капустиным ко дню новообращения Великой княгини. Это был перстень, найденный среди других вещей при раскопках в Иерусалиме. Рисунок на нем изображал Спасителя с двумя предстоящими, но ни сам даритель, ни Великокняжеская чета не смогли правильно истолковать смысл и предназначение предмета. По мнению сегодняшних специалистов, перстень явно относился к типу византийских обручальных колец VI – Х веков, на которых изображался Христос, благословляющий жениха и невесту. Так что раскрывающий смысл христианского брака подарок неожиданно и промыслительно стал зримым олицетворением семейного союза Сергея Александровича и Елизаветы Федоровны. Знаком их совместного пути, что освещался верой, что укреплялся абсолютной преданностью заветам, чувством взаимной любви возносился к Небесам. «Любовь святая и чистая соединяется в вере», – скажет Великая княгиня, познавшая это счастье. И рядом с обожаемым супругом она всегда будет чувствовать себя любимой, защищенной и постигающей под его руководством смысл жизни. Через четыре года после гибели мужа Елизавета напишет Государю: «Сергей, который знал свою веру и жил по ней настолько истинно, насколько может настоящий Православный Христианин, и меня возрастил». Пожалуй, к этому нечего добавить.

Каждый год начинался для Великокняжеской четы с молебна в ночь на 1 января. Заметим, что такая встреча праздника не была распространена в Москве, но вскоре пример генерал-губернатора подхватился и посещение новогодней церковной службы стало для многих традицией, а сам молебен вошел в обычай всех приходских храмов. Склоняясь на пороге грядущего года перед неведомой волей Всевышнего и прося Его защиты, Сергей Александрович и Елизавета Федоровна уединялись вместе с домочадцами в маленьком храме Александринского дворца. Созданный на верхнем этаже в 1835 году, он посвящался святой Царице Александре, небесной покровительнице жены Николая I. Здесь всегда было как-то особенно, по-домашнему уютно. Из большого потолочного окна свет падал на одноярусный иконостас с иконами итальянской живописи. Слева находился в киоте более поздний образ, написанный в память о спасении Александра II при покушении 1879 года, а справа всегда привлекавшая внимание Елизаветы Федоровны икона апостола Павла, святой царицы Александры и святителя Димитрия Ростовского. Надпись под ней сообщала, что образ поставлен усердием Великого князя Павла Александровича в память о совершившемся в этом храме миропомазании его сына Дмитрия. Печальные события тех дней никогда не забывались.

Но главной в повседневной жизни семьи можно по праву назвать церковь в генерал-губернаторском дворце на Тверской. Созданная в 1807 году архитектором И. В. Еготовым, она первоначально посвящалась святому Александру Невскому, заступнику правившего тогда Государя Александра I. В 1892 году Сергей Александрович решил обновить храм, поручив работу знатоку древнерусского зодчества Н. В. Султанову. Удачно имитируя строительные приемы прошлого, архитектор создал подобие старинных сводов, которые были расписаны по золотому фону. Обильное золочение удачно гармонировало с малиновым ковровым покрытием пола, что придавало церкви особую торжественность. Трехъярусный иконостас был устроен несколько необычно – над Царскими вратами размещались иконы только Деисусного чина. Сами врата тоже уникальны – резные, старинной работы, они перенесены из обветшавшей подмосковной церкви и как нельзя лучше соответствовали размещенным вокруг древним образам. Идею преемственности подхватывали и новые детали убранства, вплоть до выполненных в древнерусском стиле светильников. Арочные своды напоминали те, что образуют интерьеры храма Василия Блаженного, клиросы были спроектированы по образу псковских церквей, поразивших воображение Великого князя еще в юности, а в основе росписи лежали копии с фресок Преображенского собора Новоспасского монастыря. При повторном освящении церковь получила новое название – Святых Александра Невского и Сергия Радонежского, то есть во имя небесных заступников Великого князя и его царствующего брата. В двойном посвящении прочитывалось и явное желание сохранить прежнее имя (вместе с престольным праздником) для соединения настоящего с прошлым, что было очень характерно для Сергея Александровича.

В домовой церкви совершались обедни, заздравные и благодарственные молебны, панихиды по ушедшим близким. Молитвенное место хозяев находилось справа от солеи и представляло собой нишу, зайти в которую из коридоров дворца можно было через отдельную дверь, не привлекая к себе внимания других молящихся. Здесь располагалось специально изготовленное парное кресло, обитое темно-пунцовым бархатом, однако Великокняжеская чета пользовалась им редко, обычно выстаивая всю службу. Иногда Великий князь становился перед аналоем и внимательно следил по книгам за ходом священнодействия. Великой княгине такое было еще не по силам, и, молясь, она обращала свой взор к древним образам.

Настоятелем храма еще со времен прежнего генерал-губернатора, князя В. А. Долгорукова, был протоиерей Константин Николаевич Зверев. Елизавете Федоровне он сразу очень понравился. И неудивительно – батюшка, по словам Джунковского, «был прекрасной жизни человек, поразительной скромности, все знавшие его глубоко его уважали и почитали». Тепло отзывался об отце Константине и знакомый с ним Юрий Бахрушин (сын знаменитого мецената и коллекционера), отмечавший, что К. Н. Зверев «был одним из наиболее уважаемых священников Москвы… и состоял исповедником московского двора. Это был человек исключительной доброты. Вечно он о ком-то хлопотал, кого-то защищал, за