Ледяная тетрадь - Андрей Викторович Рубанов

Это лучшее время юности в деревне.

Одевались все в лучшее, что у них было, но не стеснялись любой одежды, лишь бы была чистой.

Самое весёлое время наступало под Новый год – на Рождество, Крещение. Накануне праздника устраивали гадание, игры, жгли большие костры, а ночами весь народ от мала до велика выходил на улицы. Две недели от Рождества до Крещения – Святки – гуляли, озорничали целыми днями. Днём по улице ходили ряженые, рядихи; вечером они ходили по всем посиделкам. Наряжаясь, проявляли очень много выдумки – чтобы не узнал никто, потому что по посиделкам ходили ряжеными не только молодые парни и девки, но и пожилые «любители», чаще всего отцы и матери: смотрели невест и женихов для своих детей. Девушкам приходилось особенно трудно: их «испытывали», смотрели, какова она в работе, старались испытать характер (вырывали рукоделие из рук, поджигали лён или пряжу, вообще всячески мешали). Девушки ко всему этому были готовы и старались только улыбаться; редко кто не выдерживал и начинал нервничать (тогда от неё сразу отходили).

После Крещения до Масленицы недель пять или шесть были одна за другой свадьбы, «девишники», «мальчишники».

После Масленицы наступал Великий пост (семь недель). Период развлечений кончался. Правда, после революции открыли «Народный дом» – красный уголок и клуб, но он всегда был неуютным, холодным, и молодёжь туда ходила только тогда, когда привозили кино, а это было очень редко. Центр уезда находился за 35 километров, кинопередвижка на лошади обслуживала очень много сёл и деревень, и кино привозили в месяц раз или два. Гораздо чаще проводились собрания.

Забыл сказать, что вся молодёжь ходила в церкви: или в старообрядческую, или в православную, или в «моленные» секты.

Вот в такой среде я жил и воспитывался до 16 лет, пока не ушёл из дома в 1927 году, имея за плечами четыре класса школы.

* * *

Семья наша, как я себя помню с трёх лет, состояла из 14 человек: дедушка Дмитрий Прохорович; бабушка Пелагея Ивановна; отец Василий Дмитриевич; мать Ирина Петровна; брат Иван Васильевич; его жена Анастасия Ивановна; их сын Александр Иванович; второй брат Фёдор Васильевич; его жена Вера Николаевна; их дочь Клавдия Фёдоровна; их сын Виктор Фёдорович; их сын Николай Фёдорович; сестра Анна Васильевна; и я, Константин Васильевич.

При мне все жили единой семьёй до 1927 года, а потом вдруг как-то стали распадаться… Но всё по порядку.

Сколько себя помню, уклад семьи был таков: главой семьи был отец, хотя жив был и дедушка, отец моего отца. Завтракали, обедали и ужинали все вместе за одним столом. В переднем углу за большим столом обедали взрослые. Ели из общей глиняной чаши деревянными ложками. Ниже, за другим столом, обедали дети, пять человек, и бабушка Пелагея Ивановна. Часто нас, детей, утром кормили раньше. Готовила на всю семью бабушка, а мать и снохи помогали.

Ели всегда молча. Споров и препирательств между взрослыми я не слышал. Отец никогда не ругался, говорил всегда ровным голосом, и все его беспрекословно слушались. Какого-либо распоряжения он два раза не повторял. Когда он сердился, то хмурил свои большие густые брови, и тогда все замолкали. Но было это крайне редко.

За столом у каждого было своё постоянное место и своя ложка.

Старших в семье уважали. Дедушка мой всё время что-то делал, мастерил: чинил конские сбруи, подшивал сапоги или шил новые. Он умел делать всё. Если он был чем-то занят во дворе, а семья садилась за стол, то за ним посылали, и семья не начинала обеда, пока он не придёт.

Раз в год отец ходил в старообрядческую церковь к заутрене, но дома не молился. Дедушка при мне вообще в церковь ни разу не ходил и не молился. Мать посещала моленную на дому: ходила каждое воскресенье и праздники к обедне. Снохи ходили иногда – одна в православную, другая в старообрядческую. Никто никого в иноверии никогда не упрекал и к своей вере не склонял.

Нас, детей, иногда тоже прогоняли в церковь – главным образом, чтобы от нас отдохнуть.

Помню, часто по воскресеньям в доме были все, кроме матери; дед и отец лежали на русской печи, снохи убирались в доме и на кухне. Завтракать не садились до тех пор, пока не придёт из моленной мать, хотя она, по вере своей, питалась отдельно от семьи: имела свою чашку и ложку. Её никто не упрекал. Иногда отец ради шутки полезет своей ложкой в её чашку и скажет: «У тебя слаще». Мать промолчит, подожмёт губы, возьмёт чашку и, уйдя к упечку, там доест. Отца она не ругала и вообще не перечила никогда.

Один раз (было это, помню, на Рождество) в воскресенье ждали мать из молельни. Пришла. Снохи быстро накрыли стол, очень богатый – было разговенье после поста, и, к тому же, в доме был гость, «коновал» (сейчас говорят «зоотехник»). Отец оглядел стол и вдруг говорит:

– Грибов нет.

– Что, не наедитесь, что ли? – возразила мать.

Она сидела рядом с отцом; тот вдруг сильно махнул рукой, мать упала с табуретки, и из носа у неё пошла кровь. Она ушла к печи, умылась, потом сходила в погреб, принесла грибы и поставила на стол. И всё это молча.

Всю жизнь потом я не переставал удивляться: сидели два её женатых сына, сидели две её снохи, сидел дед – и никто не сказал ни слова упрёка отцу, никто за мать не заступился.

Помню ещё один случай. Была Масленица, тоже воскресенье. Мать печёт сладкие пирожки и кладёт в большую корзину (семья-то – 14 душ), посыпая сахаром, чтоб слаще было. Сели за стол, отец взял один пирожок, откусил, поморщился, потом взял всю корзину и бросил к порогу. Все в недоумении. Оказалось – мать вместо сахара сыпала соль… Посмеялись.

Иногда мать захочет всё-таки досадить отцу – и начинает говорить что-то поперёк. Отец начинает хмурить брови. Мать встаёт, пятится к двери и продолжает говорить. Отец нашаривает на столе первое, что попало, – буханку хлеба, плошку со щами… Мать уже взялась за дверную скобу. Отец швыряет буханку или чашку в мать, но та уже успела выбежать и захлопнуть дверь. Минут через пять она возвращается в дом и садится рядом с отцом. Инцидент окончен.

Отец был настолько же вспыльчив, насколько и отходчив. Повторяю: нас, детей, он