журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1996 г. - Вячеслав Крапивин

Разумеется, Антология должна была открываться 1917 годом. Не потому, что 24 октября все россияне рассуждали вот так-то, а с 25 октября сразу начали рассуждать иначе, нет. Просто, как ни раскладывай карты, от фактов никуда не деться — октябрь 1917 года прозрачной страшной стеной отгородил Россию от мира.

Начался невиданный и неслыханный, поистине фантастический эксперимент по созданию Нового человека.

Это ведь вообще главное дело любого режима — создание Нового человека. Человека угодливого или запуганного, работящего или пьющего, агрессивного или смирного, ленивого или динамичного, духовного или ограниченного, бессловесного или болтливого,. .—какой человек на данный момент нужнее режиму для решения его насущных задач, такой и создается, и ничего с этим не поделаешь. Скажем, кухарка, умеющая управлять государством.

Понятно, к такому важному делу нельзя не подключить писателей,— инженеры человеческих душ! Вот наша Антология и должна прояснить вопрос — какого именно Нового человека хотели создать неистовые большевики в нашей неистовой, на все способной стране?

Открыть Антологию, конечно, поручалось Максиму Горькому, писателю мною, кстати, любимому. Но не „Песня о Буревестнике" должна была открыть Антологию, и не итальянские сказки, а небольшой малоизвестный рассказ, так и называющийся—„Рассказ об одном романе“.

Героиня рассказа—женщина, из тех, что „ ...всю жизнь чего-то ждут, в девушках требовательно ждут, когда их полюбит мужчина, когда же он говорит им о любви, они слушают его очень серьезно, но не обнаруживая заметного волнения, и глаза их, в такой час, как бы говорят: „Все это вполне естественно, а — дальше?“

Проводив гостей, героиня садится на террасе дачи и вдруг замечает, что кто-то еще не ушел, упрямо сидит на скамье под деревом, достаточно нелепый в летнем белом костюме (осень), и странный: героиня замечает—он не отбрасывает тени (прием, понятно, не новый). Наверное это писатель Фомин, решает героиня. Назойливый тип, все время лезет и лезет к ней... Этот писатель действительно ей неприятен, он постоянно на глазах и „ ...в то же время его как будто не было, а была толпа разнообразных мужчин, женщин, стариков и детей, крестьян и чиновников, все они говорили его голосом, противоречиво и смешно, глупо и страшно, скучно и до бесстыдства умно. “

Короче, писатель.

Но на скамье оказался не писатель, а его герой, некто Павел Волков— более или менее материализовавшийся в меру убедительности описаний. Воспринимая мир, как и следует воспринимать мир литературному персонажу, он и саму героиню, живую, подвижную, думающую, принимает за такой же литературный персонаж. „Я думаю,—говорит он, — что с этого, — вот с этой встречи — и начинается роман. Должно быть, так и предназначено автором: сперва вы относитесь ко мне недоверчиво, даже неприязненно, а затем...“

По-настоящему, затем—не случается. Но героиня понимает тоску персонажа, который, кстати, жалуется весьма занудливо, очень по-горьковски:

„Мимо меня изредка проходят люди, они говорят о чем-то неинтересном, ненужном; какой-то рябой человек в чесучевой паре соблазнил толстенькую даму тем, что у него в парниках великолепно вызревают ананасные дыни и, между словами, кусал ей ухо, совершенно как лошадь, а она — взвизгивала тихонько. Страшно глупо все, надоело, бессмысленно! Сидишь и думаешь: как невероятно скучны, глупы и расплывчаты реальные люди, и до какой степени мы, выдуманные, интереснее их! Мы всегда и все гораздо более концентрированы духовно, в нас больше поэзии, лирики, романтизма. И как подумаешь, что мы, в сущности, бытийствуем только для развлечения этих тупых, реальных людей...“

И добавляет: „Вы ведь сами такая же...“, на что героиня возмущенно отвечает: „Нет!“

Как невероятно скучны, глупы и расплывчаты реальные люди...

Однажды покойный Дима Биленкин спросил меня: а кто, в сущности, реальнее — Робинзон Крузо, Гулливер, капитан Немо или реальный сосед по лестничной площадке?..

Не слабый вопрос.

Герой Фомина-Горького — это нечто нематериальное, нечто вроде флатландца, он и тени-то не отбрасывает, в некоторых положениях он фактически не виден, и все же реален, реален, действительно во много раз реальнее соседа по площадке, о котором ты только то и знаешь, что он в одно время с тобой выносит к машине мусор. Откуда-то издалека, из давних лет доносится до нас его жалующийся голос: „Разве не кажется вам, что жизнь была бы проще, удобнее, менее противоречива, если бы в ней не было всех этих Дон-Кихотов, Фаустов, Гамлетов, а?“

Рассказ очень горьковский.

„...Где-то далеко поют девки и, как всегда, собаки лают на луну, очень благообразную и яркую, почти как солнце, лучи которого кто-то гладко причесал".

И отступления очень горьковские:

„Она села к столу, поправила отстегнувшийся чулок и долго сидела, играя ножницами для ногтей. Потом стала полировать ногти замшей,— лучше всего думается, когда полируешь ногти. Очень жаль, что Иммануил Кант не знал этого".

Действительно...

Размышления героини приводят ее к тому, что на самом деле этот привязчивый тип — писатель Фомин — не так уж и глуп. Он, конечно, некрасив, неуклюж, но все же он самый интересный человек среди ее знакомых. И она пишет письмо — писателю — укоряя его в несовершенстве, в лени, в нежелании дописывать начатое. „Он даже не особенно умен, этот Волков, — пишет она о литературном персонаже, с которым только что столкнулась.—Он не удался Вам, и Вы должны как-то переделать, переписать его. Во всяком случае Вам необходимо сделать так, чтобы это существо не шлялось по земле каким-то полу призраком, — я не знаю чем! — и не компрометировало Вас. Подумайте: сегодня он у меня, завтра у другой женщины, — он ищет женщину, как Диоген искал человека..."

Призраки...

Что-то смутно угадывалось в тумане, но лишь угадывалось.

„Лицо, измятое, как бумажный рубль" (Александр Грин )... „Улыбка, неопределенная, как теория относительности" (Александр Абрамов)...

Все равно это много лучше, чем у Н.Чернышевского—„Долго они щупали бока одному из себя", хотя уступает в простоте М.Салтыкову-Щедрину—„Летел рой мужиков...". Я уж не говорю о блистательной живописи Алексея Толстого: „В Тамани остановились на берегу моря у казачки и здесь в первый раз купались в соленой воде среди живых медуз в виде зонтика с пышным хвостом, плавающих посредством вздохов..."

В какой-то чайхане мы задержались.

Хорошо бы Антологию снабдить портретами...

Мы пили чай, обливаясь горячим счастливым потом.

Многие знают в лицо Михаила Афанасьевича или Ивана Антоновича, а многие ли могут представить себе Н.Н.Плавилыцикова или хотя бы Евгения Замятина?..

Два цыгана зазывно напевали что-то под неумолчный ропот Алайского рынка.

„Что