Каннибалы и короли. Истоки культур - Марвин Харрис

В других территориях первооткрыватели, разумеется, сталкивались с полноценно сложившимися государствами и империями, во главе которых стояли деспотические правители и господствующие классы, а задачи обороны решались при помощи регулярных армий. Именно эти великие империи с их большими городами, монументами, дворцами, храмами и сокровищами манили Марко Поло, Колумба и их многочисленных последователей за океаны и пустыни. Именно там находился Китай – величайшая империя мира, огромная и сложно организованная держава, правители которой презирали «краснолицых варваров», являвшихся к ним с прошениями из ничтожных королевств за пределами цивилизованного мира. А ещё там была Индия – страна, где почитали коров, а неравномерное распределение жизненных невзгод между людьми ставилось в зависимость от заслуг каждой души в её предшествующем воплощении. Наконец, в тех неведомых краях располагались государства и империи коренных народов Америки – целые миры, каждый из которых обладал собственными искусством и религией. У инков европейцы обнаружили огромные каменные твердыни, подвесные мосты, хранилища, где регулярно поддерживались запасы зерна, и контролируемую государством экономику, а у ацтеков – кровожадных богов, которые питались человеческими сердцами, и неустанное стремление к всё новым жертвоприношениям. Впрочем, уникальные качества были присущи и самим европейцам: они вели войны во имя Христа, маниакально покупали и продавали товары ради наживы, а их могущество было непропорционально большим в сравнении с их численностью благодаря хитроумному владению искусством механики и инженерии.

Что означала эта закономерность? Почему одни народы забросили образ жизни, основанный на охоте и собирательстве, а другие его сохранили? И почему среди тех народов, которые занялись сельским хозяйством, одни довольствовались деревенской жизнью, тогда как другие последовательно продвигались к образованию государств? Наконец, почему одни из тех народов, которые сформировали государства, возвысились до масштаба империй, а другие нет? Почему одни народы поклонялись коровам, а другие скармливали человеческие сердца богам-каннибалам? Неужели история человечества, рассказанная уже не одним, а десятью миллиардами идиотов [5], есть не что иное, как игра случая и страсти? Полагаю, что это не так, и что в мире всё же присутствует некий доступный нашему пониманию процесс, который управляет сохранением общих культурных форм, инициирует изменения и предопределяет траекторию их трансформации в параллельных или расходящихся направлениях.

В основе этого процесса лежит тенденция к интенсификации производства – затрат большего количества земли, воды, полезных ископаемых или энергии на единицу времени или площади. В свою очередь, интенсификация представляет собой постоянно возникающую реакцию на угрозы для сложившегося уровня благосостояния. В самом начале человеческой истории такие угрозы появлялись главным образом из-за изменений климата и миграций людей и животных. В дальнейшем же основным стимулом стала конкуренция между государствами. Однако вне зависимости от её непосредственной причины интенсификация всегда контрпродуктивна. При отсутствии технологических изменений она неизбежно ведёт к истощению окружающей среды и снижению эффективности производства, поскольку возросшие усилия рано или поздно придётся прилагать к более отдалённым, не столь надёжным и менее продуктивным объектам – животным, растениям, почвам, полезным ископаемым и источникам энергии. В свою очередь, снижение эффективности приводит к ухудшению уровня благосостояния, то есть к результату, прямо противоположному желаемому. Однако этот процесс не просто завершается тем, что каждый получает меньше еды, крова и других необходимых вещей в обмен на больший объём труда. По мере снижения уровня благосостояния в успешных культурах изобретаются новые, более эффективные средства производства, которые рано или поздно вновь приводят к истощению природной среды.

Почему люди пытаются решать свои экономические проблемы за счёт интенсификации производства? Теоретически самый простой путь к качественному питанию и долгой энергичной жизни, в которой нет места изнуряющему и монотонному труду, заключается не в увеличении производства, а в сокращении численности населения. Если по каким-то не зависящим от человека причинам – скажем, из-за неблагоприятных климатических изменений, – доступный в расчёте на душу населения объём природных ресурсов сократится вдвое, то людям не нужно пытаться компенсировать это сокращение удвоенными трудовыми усилиями. Вместо этого они могли бы сократить в два раза численность своей популяции – точнее, они могли бы это сделать, если бы не одна большая проблема.

Поскольку выживание нашего вида зависит от такой генетически предопределённой разновидности отношений, как гетеросексуальность, проредить человеческий «урожай» – задача не из лёгких. В доиндустриальную эпоху эффективное регулирование численности населения в принципе предполагало снижение уровня благосостояния. Например, если пойти на сокращение численности населения путём отказа от гетеросексуальных половых контактов, то вряд ли можно говорить о сохранении или увеличении коллективного уровня благосостояния. Аналогичным образом, если для снижения рождаемости в человеческом коллективе повивальная бабка прыгает на живот беременной женщины, чтобы убить плод, а зачастую и саму мать, то выжившие смогут питаться лучше, хотя ожидаемая продолжительность их жизни не увеличится. Наиболее распространённым способом контроля над численностью населения на протяжении большей части истории человечества в действительности, вероятно, была та или иная разновидность детоубийства (инфантицида), жертвами которого становились девочки. Психологические издержки, связанные с убийством или страданиями от голода собственных новорождённых дочерей, можно приглушить, если призвать на помощь культурные нормы и отнести их к классу безличных существ (подобно тому, как современные сторонники абортов, к числу которых относится и автор этой книги, не считают, что эмбрион является младенцем). Однако материальные издержки девяти месяцев беременности списать со счетов не так-то легко. Можно с лёгкостью допустить, что большинство людей, практиковавших детоубийство, предпочли бы избежать гибели своих младенцев. Однако альтернативы – резкое снижение качества питания, ухудшение сексуальных практик и здоровья всего коллектива – обычно расценивались как ещё менее желательный результат (по меньшей мере так происходило в догосударственных обществах).

Суть дела заключается в том, что регулирование численности населения зачастую представляло собой дорогостоящую, а то и травматичную процедуру, выступавшую источником стресса для отдельно взятого человека – в полном соответствии с предположением Томаса Мальтуса, что так будет всегда (пока неправота Мальтуса не была доказана с помощью изобретения резинового презерватива). Именно этим стрессом – или, если использовать более точную формулировку, репродуктивным давлением – объясняется постоянно возникавшая в догосударственных обществах тенденция к интенсификации производства как способу сохранения или повышения общего уровня благосостояния. Если бы не суровые издержки, связанные с контролем над собственным воспроизводством, то наш вид мог бы навсегда сохранить свою организацию в виде небольших, относительно мирных и эгалитарных групп охотников-собирателей. Но из-за отсутствия эффективных и безопасных способов контроля над численностью популяции такой образ жизни оказывался неустойчивым. В ответ на сокращение поголовья крупной дичи, вызванное климатическими изменениями в конце последнего ледникового периода, наши жившие