Цель поэзии. Статьи, рецензии, заметки, выступления - Алексей Давидович Алёхин

class="p1">Это бесстрашное единение двух сторон человеческой сущности, совершаемое силой любви, и есть тот переворот, который произвела и продолжает производить Вера Павлова в нашей поэзии – начиная с первой ее, замеченной и ставшей знаменитой публикации в газете «Столица» зимой 1994 года.

Бывают ли у Павловой провалы вкуса? Да. Я знаю их. Но это не совсем авторские, это, скорее, редакторские огрехи.

Потому что когда символ веры поэта – предельная искренность, обнаженность:

Обнажена, и руки-ноги настежь –

ну что еще с себя я не сняла?.. –

декларирует она в раннем стихотворении, из первой книги; когда поэт ведет свою поэзию по грани – он неизбежно время от времени переступает эту зыбкую грань. Тут от лишнего должен уберечь редактор. Ради массы блистательных и безупречных удач.

Я хочу закончить на свойственной Вере Павловой жизнеутверждающей ноте.

Один из самых жизнеутверждающих жанров поэзии, как ни парадоксально, – автоэпитафия. По той простой причине, что когда поэт ее пишет – он, безусловно, жив и стихи у него пишутся. У Павловой целая россыпь таких. Вот та, которая, мне кажется, всего точней характеризует ее поэзию:

Лежит здесь Павлова В. А. –

не проходите мимо! –

незаживающе жива,

права непоправимо.

2020

Эти обрусевшие японцы. Предисловие к книге Михаила Бару «Из акварели в гравюру»[21]

Единственное предназначение поэзии – соединить человека с жизнью. Коротенькие, переполненные любовью ко всему, чего коснется взгляд, стихи Михаила Бару еще как соединяют.

Любовь вообще более трудное чувство, чем, скажем, гнев или сарказм. Отторгнуть мир куда проще, чем уметь принять со всей его неразберихой и спорящими друг с дружкой подробностями вздорного бытия.

Мир Михаила Бару не столь обширен, зато пристально прочувствован и обжит. Он соразмерен человеку и населен тысячами пронзительно запечатленных примет жизни: от вцепившегося в ветер дерева до забытой в доме куклы, от птичьих следов рыбака на льду до ухмыляющихся окон рюмочной и шевельнувшего занавеску вздоха любимой. Он принят с любовью не слепой, но зрячей, умеющей и взгрустнуть, и посмеяться.

Формально стихи Бару это лирические миниатюры. В четыре, пять, две, одну, редко немногим больше строчек. Но в подавляющем своем большинстве – трехстишья. А раз так, неизбежно возникает слово «хайку».

Хайку – величайшее творение японской да и мировой поэзии. Сгущенные до трех строк, в оригинале до семнадцати слогов, картинки мира, вмещающие и пейзаж, и остро схваченные черты житейской ситуации, и чувственное осмысление того и другого, выводящее далеко за их пределы.

За три с лишним века в жанре хайку японскими поэтами созданы бессмертные шедевры. Их творения и сам этот жанр высокой поэзии и сегодня продолжают жить. Но еще он открыл дверцу в пространство словесного творчества множеству хотя и не поэтов, но вдохновенных любителей и энтузиастов. Краткая, достаточно простая и внятная форма позволяет пусть и не наделенному специальным поэтическим даром, но обостренно чувствующему окружающий мир и неравнодушному к слову человеку вложить это свое мироощущение в заветные три строки.

На всех материках, на множестве языков сотни миллионов людей сочиняют стихи. И примерно с середины ХХ века изрядная часть этих стихотворцев сочиняет именно хайку.

Иные из них строго следят за соблюдением формальных правил хайку, начиная с ритмического устройства строк: пять – семь – пять слогов. Другие ими пренебрегают, ограничиваясь лишь объемом в три строки и способом зрения, обнажающего мир. Но все они совершают свой шажок в эстетическом освоении бытия, что делает и их, и его богаче. А время от времени из-под их пера выходят и подлинно ценные художественные произведения.

Но пишут хайку и профессиональные поэты, в том числе и в России. Иные обращаются к ним время от времени, некоторые целиком погружены в этот жанр. К последним принадлежит – и едва ли не самый яркий из них – автор этой книги, поэт Михаил Бару.

Поэты в узком смысле слова всегда пристрастно следят за происходившем и происходящем в окружающей иноязычной поэзии, но никогда не переносят его на свою почву прямиком. Будь то оды, или элегии, или басни, или сонеты – они не продолжают опыты Пиндара, или Овидия и даже Томаса Грея, или Эзопа с Лафонтеном, или Петрарки с Шекспиром – они развивают свою национальную поэзию, в нашем случае русскую. То же и с хайку.

Из мириада «хайку», «танка» и прочих японесок стихи Михаила Бару выделяются не только тем, что хороши, но и своей полной, безнадежной обруселостью. Собственно, потому они и хороши.

Генеалогия этих маленьких творений восходит не только, да и не столько к классическим образчикам Басё и Иссы, но и ко всему нашему отечественному литературному хозяйству, да хоть к «деревенской прозе» – особенно если понимать ее широко, например, с охотничьих баек Ивана Тургенева. Или к «городской» метафорической краткой прозе Олеши и позднего Катаева.

Ну да, это чудесные японские трех- и пятистишья подсказали сугубое внимание к природе и к детали, тонкость чувствования, придали отваги уложить поэтическое высказывание буквально в несколько строк. Но и хватит, можно забыть о системе слогов и прочих условностях, можно шутить, когда взбредет, с «сезонным» словом, можно населить безлюдную заморскую форму отечественными обитателями: японскими очками не скроешь русской физиономии и уж тем более того, на что через эти очки глядишь…

Вот и получилась чудесная русская поэзия. Умная, ироничная, наблюдательная, добрая, лукавая. Крайне необходимая измученному постмодернизмом организму нашей словесности.

Взявшему в руки эту книгу советую читать ее медленно. Отхлебывать мелкими глотками, как горячий чай с липовым настоем, а лучше с доброй порцией рябиновки. И вам непременно полегчает.

2021

Проза поэта. Выступление в Доме Ростовых

Строго говоря, прозы не поэтов не бывает. Практически любой настоящий прозаик в юности начинал со стихов, без этого не обойтись: это такая инициация словом. А иные и всю жизнь их пописывали. В этом смысле вся проза и есть проза поэтов. Проза несостоявшихся поэтов.

Если кого-то смутил эпитет, может почитать стихи молодого Льва Толстого или совсем уж юного Гоголя.

А случаев большой прозы больших поэтов в русской словесности я знаю два с половиной: Пушкин, Лермонтов и половинка – Бунин. Половинка, потому что, хотя и очень люблю стихи Ивана Алексеевича, размах и роль его открытий в прозе не сопоставимы со сделанным в стихах.

Ну а все остальные прозаические опыты состоявшихся поэтов – это либо не совсем состоявшаяся проза, либо, пусть и состоявшаяся, но не совсем проза.

Дело в том, что по способу