Цель поэзии. Статьи, рецензии, заметки, выступления - Алексей Давидович Алёхин

Внешне это небольшие, иногда и совсем короткие, лирические высказывания, избавленные от лишних слов. Подобный облик стихов сейчас уже привычен, так довольно многие пишут. Но в начале девяностых, когда с ними вышла на публику Вера Павлова, и тем более в конце 80-х, когда она вырабатывала свою поэтику, был несомненным новшеством.

Вообще-то эта тенденция к сокращению и уплотнению лирического произведения в нашей поэзии – достаточно давняя. Со времен Тютчева и Фета уж точно. Хотя отдельные – и блистательные – миниатюры мы находим и у Пушкина, и у Баратынского. Но на фоне куда более протяженных пьес, а не как определяющая поэтику форма.

В двадцатом веке поэтическая краткость стала более распространенным явлением, хотя процесс шел не по прямой: в советское время всякий уважающий себя пиит считал необходимым написать поэму. Расцвет лаконичной формы пришелся на девяностые и двухтысячные. И тут Вера Павлова опять же была одним из пионеров.

Напомню: стихотворение Веры Павловой обычно невелико по размеру, чаще всего восемь строк, бывает и меньше. Дело, однако, не в том, что стихотворение кратко, а в том, что в этой краткости уместилось.

Емкость стихов Павловой поразительным образом достигается в самых простых словах. Ни головокружительных метафор, ни особых лексических игр, которыми она если и баловалась порой, то скорее в ранний период.

Я ограничен в цитировании: сегодня тут много Вериных стихотворений прозвучит, но вовсе без цитат не обойтись.

Письма на соседнюю подушку

не доходят: то ли почтальоны

их впотьмах читают почтальоншам

на ушко, и почтальонши, плача,

к почтальонам льнут под одеялом,

то ли адресат уснул так крепко,

что рожка почтового не слышит,

то ли просто адрес изменился.

Я выбрал это стихотворение почти наугад. Восемь строк, как сказано. Но в них развернулась едва ли не маленькая двойная повесть – и с главной героиней, и с героем, и с местом действия, и с побочными действующими лицами и их судьбой.

А вот совсем уж экономно:

гром картавит

ветер шепелявит

дождь сюсюкает

я говорю чисто

В четырех коротких строках запечатлен обступающий мир. И еще – автор: очевидно, что мир этот запечатлен женщиной. Причем женщиной, помнящей себя девочкой, ребенком.

Павлова честно воплотила свое артистическое кредо:

хорошие стихи уместятся в один выдох…

Вера Павлова пишет о многом. О жизни и смерти, о родителях, о своем ощущении стран, где довелось побывать и жить, о детстве, о поэзии как таковой. Но главное, что с первых стихов определяет ее поэзию, – тема женщины.

Мир Веры Павловой – нарочито женский мир. И отнюдь не только тогда, когда лирической героине доводится (по ее же словам):

…расстегнуться на все пуговки…

Вот женщина в мире Веры Павловой:

Иду по канату.

Для равновесья –

двое детей на руках.

А вот вроде бы так, пейзажная зарисовочка, но очевидная не меньше:

самый первый снег

нетронутое утро

боюсь наследить

«Боюсь наследить» – это слова женщины, только что прибравшей наш мир.

Поэзию Веры Павловой, разумеется, причисляют к гендерной. Ну да: в смысле подчеркивающей род (почему-то, правда, под ним, как правило, понимают только женский). Ну а женским полом у нас, как известно, – что в жизни, что в поэзии – заведует феминизм. И без экскурса в эту тему, видно, не обойтись – не потому, что Павлова имеет к феминизму отношение, а потому, что ее поэзия расхожему феминизму противоположна.

Ну да. Не только поэтический, но и мир вообще веками пребывал несправедливо однополюсным и однополым: это мужской мир. Вот только когда об этом заговорили и закричали – в основном, по понятным причинам, женщины, – девять десятых из них и громче всех кричали и кричат, по сути эту однополюсность признавая и узаконивая. Ибо кричат, требуя допустить их в этот однополюсный мир, дать возможность едва ли не стать мужчиной: перенять его образ мыслей, его образ жизни и социальную роль.

Примерно то же мы частенько видим и в так называемой женской поэзии. От чистосердечного упрека мужчине в том, что он – мужчина, до стихов, написанных от мужского имени. Понять последнее я мог бы у поэтесс, биологически ощущающих себя, так сказать, иного пола, но поветрие куда шире. (Занятно, кстати, что мне не доводилось даже у заблудившихся в своем поле стихотворцев-мужчин встречать лирические стихи с глагольными формами «любила», «страдала» и т. п.) Представить себе лирическое стихотворение Веры Павловой в мужском роде – невозможно.

Потому что истинный мир – двупол. И сделать его на деле таким – а значит, справедливым – можно только максимально выразив и утвердив в нем женское начало: со всеми его непохожестью, не равенством, но равноценностью мужскому. А во многих сторонах жизни и превосходством.

Именно это делает в своих стихах Вера Павлова.

Ее лирическая героиня это именно человек женского рода. И если бы это было не устное выступление, а эссе, я бы так и озаглавил мои заметки о творчестве Веры Павловой: «Поэт женского рода».

Я вовсе не сбрасываю со счетов других женщин-поэтов, ведущих ту же линию, их немало. Просто в этом оркестре у Павловой – сольная партия.

В русской поэзии у Веры Павловой была единственная очевидная предшественница – Мария Шкапская. Тоже писавшая о многом и разном, но запомнившаяся в первую очередь тем, что явила миру стыдливо умалчиваемую до того биологическую природу женщины – с вынашиванием детей, родами, вскармливанием да просто месячной болезнью. И в 20-е годы ее упрекали примерно в том же: в физиологичности ее стихов.

Да, Вера Павлова не стесняется телесности. От смелого образа:

В любовном бутерброде

женщина – хлеб, –

(хотя тут, кстати, не обошлось без метафизики) – до простого озорства:

Людная летняя улица.

Юбка небесной красы.

Ветер интересуется,

есть ли под ней трусы.

Женский мир, по Павловой, это в первую очередь мир любви. Душевной и телесной. Где «низ», одухотворен не меньше, чем «верх». По той простой причине, что тело и душа – не оболочка и сущность человека, а его целое. Собственно, самую точную формулировку своего понимания женщины она дала названием своей первой поэтической книги: «Небесное животное» (1997), где эпатирующее «животное» на деле однокоренное живущему, живому. И не противоречит небесному. С античной откровенностью.