Цель поэзии. Статьи, рецензии, заметки, выступления - Алексей Давидович Алёхин

восприятия и отображения бытия прозаик и поэт – занятия едва ли не противоположные. Если фигурально, то поэт пропускает мир через себя, а прозаик – себя через мир.

Вопреки расхожему мнению о вольностях «поэтического воображения», это проза позволяет авторской мысли отлетать куда свободней – сочинять, моделировать, воображать себя то идиотом князем Мышкиным, то Соней Мармеладовой, а то и вовсе Карамазовым-старшим. Поэзия же прикована к реальному «я», как каторжник к ядру: поэт может написать только то, что реально разглядел, ощутил и пережил – во внешнем мире и в самом себе.

Чтоб было понятней. Флобер, как он сам признавался, работая над романом, чувствовал себя госпожой Бовари. Настолько, что, описывая смерть героини, испытал вместе с ней симптомы отравления. Будь он поэтом, наоборот, сама Эмма оказалась бы Флобером. Быть может, и сочиняла бы стихи подобно доктору Живаго.

Сменить одно зрение на другое почти так же трудно, как переменить пол. Хотя последнее нынче вроде бы запросто делают. Но я не понял, способен ли бык, перелицованный в корову, давать молоко. Поэт в прозе молоко дает либо жидкое, либо наоборот – сгущенку.

Все это относится к «настоящей», «прозаической», повествовательной прозе. Однако немало замечательных поэтов писали и пишут совсем другую прозу. Условно прозу. Прозу поэта.

Она только кажется прозой, но основана на поэтическом, а не прозаическом зрении. В сущности, это продолжение, ипостась стихов. В ней нельзя, как в настоящей прозе, пожить – она не образует нового, искусственно созданного пространства. Но меняет само зрение читающего, «позволяет увидеть вещи такими, какими были они однажды, когда на них глядели с любовью», – если воспользоваться словам Поля Валери, хотя и сказанными о живописи.

Проза эта имеет иную образную систему, по-другому и ритмически, и композиционно устроена. Она и пишется иначе.

«Переписываю ее [рукопись] в четвертый раз, и очень хотелось бы еще и еще вплоть до седьмого, – и долго рассказывать, но метод писания прозы у поэта всегда поэтический, то есть стремление к абсолюту каждого слова…» – объясняла Цветаева причину задержки рукописи в письме Вадиму Рудневу, редактору парижских «Современных записок».

Повторюсь: это не вполне проза. Но сказанное не значит, что она случайная и лишняя в литературе. Просто это не основное блюдо. Это десерт. Оставивший самые яркие краски в нашей культуре, в словесности. Почитайте хотя бы прозу Мандельштама.

Да она и собственно прозе частенько задает новую тональность, открывает глаза. Не надо далеко ходить – весь поздний великолепный Катаев, его мовизм. Если только он не был именно что прозой поэта, поскольку тот всю жизнь писал стихи, хотя и не на том уровне, что прозу.

2023

Горстка слов. О книге Юлия Хоменко «Небо в перьях»[22]

На холмистом поле русской поэзии, что протянулось от многословной барочности до скудного минимализма, почти вплотную к тому краю, за которым начинается просто молчание, вот уже четверть века присутствует Юлий Хоменко.

Стихи его не слишком широко известны. И не только потому, что поэтов нынешних вообще мало кто знает. Творения его еще и невелики по размеру, проще говоря, обычно коротки. И произнесены, запечатлены негромким, хотя внятным голосом. Такие не прокричишь и не пропоешь с эстрады. Да он и выступает крайне редко. Публикует одну-две подборки в год, а раз лет в пять-семь выпускает тонкую книжечку.

Но ценители, причем из разных локаций поэтического спектра, их знают.

Часто это мимолетная, точно схваченная картинка, за которой, однако, выпрастывается уже другая, метафизическая. Ну к примеру, та, что дала название всей книге:

небо в перьях

у ангелов

весенняя линька

Но это может быть и крошечный обрывок драматического монолога, легко восстанавливаемый мысленно до самодостаточных размеров:

то что мы не общаемся

в нашем конкретном случае означает

что кого-то из нас уже нет на свете

и кажется

я догадываюсь кого

а ты?

Вещица озаглавлена «Другу», так что все обстоятельства пьесы налицо.

А порою и просто реплика, почти что mot, как называли в XIX веке остроумную и точную фразочку, – но обретающая эстетический, а значит, художественный смысл за счет безупречного словесного устройства:

ушел

не выдержав собственных нравоучений

из Ясной Поляны

Толстой

Не к чему скрывать, эта скупая часть поэтического ландшафта привлекает меня сейчас больше той, где возводятся целые стихотворные кварталы и даже многоэтажные поэмы – хотя и такие постройки могут быть удачными, вот только мне давненько не попадались.

Такое предпочтение, пожалуй, можно объяснить.

Стихи не только запечатлевают время, но и зависят от него. Как сказал бы автор, чьи бронзовые истуканы не так давно украшали каждую площадь, «жить во времени и быть свободным от времени нельзя».

А облик времени в глазах, как и в жизни, большинства обычных, да и необычных, людей вот уж лет полтораста определяет по преимуществу технический прогресс.

Только если первые лет сто из этого срока главной приметой перемен было ускорение движения – от паровоза, через автомобиль к аэроплану (а еще раньше пароход, вот и Баратынский уплыл от нас на пироскафе, прихватив заодно медлительный старый век), то последние полстолетия любимым продуктом и гордостью цивилизации стал бешеный темп производства и доставки информации, бьющей из всех щелей, как из пожарной трубы. Ее не перекричать. Единственным, что еще можно расслышать в этом сбивчивом многоголосии, оказываются – паузы. Ими и предстают произнесенные тихим голосом короткие стихи.

Кстати, я не одинок в такой оценке. В последнем своем арионовском эссе (2018, № 4), размышляя о поэзии в эпоху «зашкаливающего уровня информационного “шума”», Евгений Абдуллаев называет единственным достойным ответом – тишину: «Мы живем во время, когда именно поэтическая речь, с ее уходом в тишину, почти в немоту, оказывается наиболее адекватной формой высказывания времени о самом себе».

И не только формой высказывания, но и способом уцелеть, не захлебнуться в потоках информации, хлещущей с экранов компов и смартфонов. Остановиться и побыть человеком.

Писать такие стихи трудно, трудней, чем петь заливистым голосом, который сам поддерживает стихотворение на лету. Малый объем, чтоб стать высказыванием, требует насыщенного и кропотливого устройства. Собственно, это даже не высказывание, а отсылающий к нему поэтический жест. И он должен быть безупречно точным.

Такие стихи почти ничего не рассказывают, да вокруг и так слишком уж много болтовни, а показывают. Причем столь яркую и необычную картинку, что она, в случае удачи,